Поэма мельникова русский крест в исполнении. По благословению схиархимандрита илия (ноздрина) русский крест (поэма)

СУДЬБА И ТВОРЧЕСТВО ПОЭТА.

— Юлия Ивановна, с горечью приходится констатировать, что имя Николая Мельникова до сих пор не-известно широкой читательской аудитории.
— Мне кажется, по нынешним временам это вполне естественно. Роль поэзии вообще девальвирована в современном мире, впрочем, как и искусства в целом.

— И всё же «поэт в России — больше, чем поэт», а значит, есть причины и надэпохальные. Ведь Николай был тем, кого без преувеличения можно назвать совестью нации. Так что же, голос совести — глас вопиющего в пустыне?

— Вопрос риторический. Но, конечно, чтобы услышать этот голос, нужно по крайней мере иметь мужество хотеть его услышать. А сытое обывательское самодовольство во все времена заглушало этот голос. Иными словами, необходимо обладать некой жаждой — жаждой жить не хлебом единым…

— Из российской глубинки. Николай родился и вырос в деревне на Брянщине. Был он очень одарённым ребёнком и в 6 лет мечтал только об одном — скорее бы в школу. Получив отказ быть принятым в шестилетнем возрасте, маленький Коля так плакал, что директор школы сжалилась над ним, и 1 сентября он пошёл в первый класс, а через полгода был переведён во второй.

Но вскоре случилась беда: Коля попал в аварию, чудом оставшись в живых. Шрам — память о той трагедии — с тех пор всегда будет заметен на его лице. Жизнь его очень изменилась. Родители больше не пускали его гулять со сверстниками, и он вынужден был оставаться дома. Дома он начинает рисовать, писать стихи, но главное — много читает. А читая, представляет себя героем прочитанных книг...

— Тогда же возникла мечта о сцене?

— Да, и не просто о сцене, а о сцене московской. В шестнадцать лет он отправляется в Москву, чтобы поступать в Щукинское училище. И… проваливается. Расстроенный, он шёл по улицам и сочинял своё первое московское стихотворение:

Москва меня не поняла,

Москва меня не приняла...

Напрасны все желания,

Напрасны все мечты.

И больно мне и стыдно мне,

Слоняясь под витринами,

Тонуть в непонимании

Московской суеты.

— Пришлось отступиться?

— Нет. Видимо, так больно и стыдно ему было, что он делает вторую попытку, на этот раз успешно. В шестнадцать — он студент Государственного института театрального искусства имени Луначарского. Конечно, сначала было непросто. В Москве у Коли не было ни друзей, ни знакомых. Родные остались в Брянской области.

Но в ГИТИСе начинается совсем другая — наполненная, интересная жизнь. Уже на втором курсе ему предложили сняться в настоящем большом кино. К 40-летию Победы на экраны должен был выйти фильм «Батальоны просят огня», и Коле там предстояло сыграть роль офицера Ерохина. Но вот только ему — восемнадцать. И вместо офицера Ерохина на экране он становится рядовым Мельниковым в жизни. Потом, в армии, они всей ротой смотрели этот фильм, где Николай всё-таки успел сняться в роли солдата...
Служба у Николая была тяжёлая. Он служил на зоне. Впоследствии в своей повести «Щепки» он напишет: «Служить мне пришлось на Северном Урале, там, где семь месяцев в году зима с сорокаградусными морозами, где одни мужики водят на работу других под автоматами».

Поэт Н. Мельников. Портрет работы И. Сушенка.

— С творчеством Коля не расставался никогда. Вот, кстати, что писали о нём местные газеты: «Жёлтый свет софитов выхватывает фигуру солдата в ладно пригнанной гимнастерке. Он невысокого роста, но не выглядит маленьким на просторной сцене. Напротив, его сильный, уверенный голос, взмывая вверх, заполняет собой всё вокруг, отчего солдат кажется больше и значительнее. Светлые волосы разметались по лбу, а в широко открытых глазах едва заметна лукавинка, словно он приговаривает: “Э, брат, всё не так-то просто”. Будто настоящий Василий Тёркин стоит перед публикой».

Возвратившись из армии, Николай заканчивает ГИТИС как актёр и режиссёр, поступает в аспирантуру. Потом началась работа в московских театрах...

— Получается, его творческий расцвет пришёлся на довольно чёрный период в истории нашей страны — я имею в виду начало 90-х. Насколько мне известно, в то время он был дружен с Николаем Бурляевым, хорошо знал Игоря Шафаревича — выдающегося математика и мыслителя.

— Да. В начале 90-х Николай знакомится с известным актёром и режиссёром Бурляевым и принимает активное участие в создании Международного кинофестиваля «Золотой Витязь». Работает директором кинофестиваля. Вся организационная работа легла тогда на его плечи. Но тогда же он находит время снимать кино, и за документальный фильм «Игорь Шафаревич. Я живу в России» становится лауреатом фестиваля с такой формулировкой: «За гражданскую позицию и пробуждение национального самосознания».

Гражданскую позицию Николая замечают и принимают на работу в Государственную Думу. Времени для творчества у него не остаётся совсем. Он постоянно что-то организовывает.

— Но, как я поняла, несмотря на свою активную гражданскую позицию, Николай быстро осознал, что никакое резонёрство, никакие митинги и лозунги ничего не изменят в нашей жизни без реально сплачивающей идеи — идеи, проходящей не через глотки и умы людей, а через их сердца.

— Действительно, в то смутное время, когда каждый доказывал свою правоту на баррикадах, Николай был одним из первых, кто призывал прежде всего к единению. Этот призыв звучит и в его творчестве. Так, совершенно недвусмысленно он слышен в стихотворении «Гражданину», вошедшему в антологию русской поэзии XX века.

Твой враг — раскол, далёкий, вековой,

И если в душах нету единенья —

Ликует он, и тщетен подвиг твой

На поприще «российского спасенья».

— Но вокруг чего объединяться? Тогда и сегодня говорят о создании так называемой новой идеологии, в то же время модным стало выражение «Россия, которую мы потеряли». А может быть, наоборот — она нас потеряла? Может, не нужно ничего изобретать, нужно только себя обрести?

— В том же стихотворении Николай даёт ответ на этот вопрос:

Твоя Россия… Думая о ней,

Уберегись соблазнов и обманов:

Одна молитва может быть сильней,

Чем целый митинг с сотней горлопанов

На мой взгляд, любые искусственные умозрительные построения — всегда вместоверие. Вы правы, нам не нужно ничего заимствовать и изобретать. Наше сокровище — это наше сердце. Идея созерцающего сердца — это и есть «русская идея», о которой в своё время так проницательно писал Иван Ильин.

Идея эта очень простая: она утверждает, что главное — любовь! Только любовью строится наша совместная жизнь на земле. Вообще в самой основе нашей жизни всегда лежал принцип лада. Созерцающее сердце — это сочувствующее сердце. Поэтому русский человек стремится и умеет примирить порой непримиримое. Может быть, от этой своей лояльности ко всему и вся он и страдал всегда больше других…

Ещё одна важная мысль есть у Ильина, помогающая нам понять самих себя: без веры русский человек становится пустым существом. Воля и ум русского человека приводятся в движение только любовью и верой.

— Что, собственно, с такой убедительной силой и простотой показал нам Николай в своей поэме «Русский Крест».

— Знаменательно, что написана эта выстраданная Николаем поэма была буквально за семь дней, которые он провёл в больнице после президентской выборной кампании в 1996 году. Мысленно же Николай работал над ней семь лет.

— А что же раньше ему мешало её записать?

— Этот же вопрос задавали ему тогда друзья. А он отвечал: «Да времени же не было. А в больнице был стол, стул, и главное — никто не отвлекал.»

— Главный редактор нашего журнала, присутствовавший на вечере памяти Николая Мельникова, отметил, по-моему, очень важную вещь: «Русский Крест» даёт, наконец, ответ на пресловутый некрасовский вопрос: «Кому на Руси жить хорошо?» Ответ прямо противоположный натужным попыткам свести «народное счастье» к земным, внешним благам. — Не своей, человеческой, правды ищет сердце русского человека, но — Божией.

— Это так. Иными словами, сердце его живёт не по пословице «Рыба ищет, где глубже, а человек, где лучше», а любовью к Кресту. Только приняв и полюбив свой крест, русский человек действительно обретает себя. (Видите, опять идея сердца — мы никуда не можем от неё уйти.) Не какой-то абстрактной, внешней свободы ищет оно, но внутренней, настоящей свободы, неподвластной никаким внешним стихиям. Именно такой свободой дышит и русское Православие. Его суть — не законническая, не морализующая, но побуждающая нас к живому диалогу с Богом, что называется, хождению пред лицем Божиим. Отсюда, между прочим, русская терпимость к иноплеменным и иноверным.

Но при этом, согласитесь, поэма лишена упаднических, безысходных настроений. Ведь с Креста не сойти, но и Воскресение неизбежно!

— Как ни странно, несмотря на, в общем-то, трагический сюжет и острую, пронизывающую всё повествование боль, общее звучание, пафос поэмы остаётся светлым, жизнеутверждающим.

—Да, это так. Кстати, пользуясь случаем, не могу не высказать особую сердечную благодарность и признательность близкому другу Николая — художнику Игорю Сушенку. Они подружились еще в юности. Колю и Игоря можно назвать духовными братьями, настолько похоже их восприятие действительности. Достаточно сказать, что по просьбе Коли Игорь написал иллюстрации к поэме «Русский Крест», которые стали составной частью его большого художественного полотна «Кому низ, кому верх».

В свою последнюю весну 2006 года Николай посетил Оптину Пустынь, чтобы провести там Великий пост. И там весной он пишет стихотворение с названием «Осень», видимо предчувствуя, что жить ему осталось совсем немного.

— А что привело его именно в Оптину?

— Его поэма «Русский Крест». Кто-то из паломников привёз поэму схиигумену Илию. И старец, прочитав её, решил непременно познакомиться с автором. Он пригласил Николая к себе и на протяжении нескольких лет окормлял и поддерживал его.
О поэме старец говорил: «Не следует рассматривать “Русский Крест” как историю одной деревни. Это поэма о всех нас, в безверии погибающих и из руин возрождающихся.

Старец схиигумен Илий и поэт Николай Мельников.

— Юлия Ивановна, а как в дальнейшем складывалась творческая судьба Николая?

— К середине 90--х он становится известным, его приглашают на радио «Резонанс» ведущим молодёжной программы. Название родилось само собой: «Мельница» — он же Мельников. Но Николай не представлял себя ведущим программы в развлекательном ключе. Получались глубокие познавательные передачи о выдающихся современниках, на которых он хотел ориентировать подрастающее поколение. Одна из них была посвящена Игорю Талькову. Накануне эфира Николай поехал к маме Игоря, Ольге Юльевне, чтобы взять интервью. Она много рассказывала о сыне, а на прощанье Николай оставил ей свою книгу — поэму «Русский Крест». На следующий день Ольга Юльевна нашла его через общих знакомых. Она говорила: «У меня ведь такой поэт был, а я и не представляла. Он одной крови с моим Игорем».

Он действительно был одной крови с так мало прожившими и невероятно одаренными русскими поэтами… И, как и они, он предчувствовал свой ранний уход, за девять лет до кончины написав стихотворение «Упаду и усну». (Он даже предсказал месяц своего ухода. В стихотворении есть строки «Где холодный погост утопает в черёмухе белой...» Черемуха бывает белой, когда цветет, только в мае, и Николая, спустя девять лет, не стало в мае.)
А пока, летом 1998 года, в стране объявлен конкурс на новый вариант текста Гимна России. И Николай Мельников предлагает свой. Он находит хор, находит студию, и в назначенный день все собираются у Музея имени Глинки, чтобы сделать запись гимна. И певцам, и звукорежиссеру так понравился текст Николая Мельникова, что все работали абсолютно беcплатно.

В тяжёлых трудах и сраженьях с врагами

Смогла устоять Ты за тысячу лет.

И знамя Отечества реет над нами

Как символ былых и грядущих Побед!

Передачу «Мельница» закрыли через полгода, объяснив это тем, что молодых нужно развлекать, а воспитать могут и дома.

Но Николай Мельников уже известен как радиоведущий, его принимают на «Народное радио», где он создает программу «Воин во Христе» для тех, кто верит в возрождение великой России. Конечно, гостями в студии были не только военные, а все, кто, каждый на своем поприще, служил Родине. Программу эту закрыли тоже ровно через полгода.

— Юлия Ивановна, не секрет, что именно Вы стали прототипом героини повести «Сопрано», которую Николай Вам и сыну Григорию посвятил. Ваш союз — это тандем двух творчески одарённых людей. Могли бы Вы развенчать прочно укоренённый в умах стереотип, утверждающий невозможность гармонии в подобных парах?

— Могу. И рецепт очень прост, как всегда. Кажется, Экзюпери его сформулировал:истинная любовь — это когда смотрят не друг на друга, а в одну сторону…

— Говорят, Николай обладал необыкновенным артистическим талантом?

— Николай вообще был разносторонне одарённой личностью. Когда его приглашали выступать на литературных вечерах, на встречах с писателями, то, как правило, именно его выступления становились кульминацией этих вечеров. В зале равнодушных не оставалось, публика его буквально боготворила. А коллеги... Некоторые подчас завидовали. И потом он недоумевал, почему вдруг двери закрывались перед ним. Можно только представить, насколько эмоционально тяжело ему было.

А ещё он писал потрясающие пародии и сам блистательно исполнял их, но никогда не делал этого со сцены за деньги. Ему говорили: «Ты же будешь лучшим в “Аншлаге”, тебя узнает вся страна!» А он отвечал: «Я не могу, я же написал «Русский Крест».

Он сам выбрал свой путь…

P.S. 24 мая 2006 года ранним утром в городе Козельске на автобусной остановке был обнаружен Николай Мельников. Он сидел на скамейке, и взгляд его широко открытых голубых глаз был устремлен куда-то в неведомую даль. Водителям стоявших неподалеку машин показалось, что всё-таки что-то неестественное было в этом взгляде. Видимых ран на сидевшем не было... Не было также ни денег, ни документов, ни мобильного телефона, ничего... Только в кармане куртки обнаружили удостоверение члена Союза писателей России.

Вдова Николая Мельникова актриса Юлия Рудакова с матушкой Николаей, настоятельницей Свято--Николаевского Черноостровского монастыря, и сыном Григорием.

Николай Мельников Русский Крест

24 мая 2006 г. в г. Козельске был убит пронзительный русский поэт Николай Мельников, автор потрясающей поэмы "Русский крест", написанной с огромной верой в русский народ, надеждой и любовию.
За последнее время в России не было написано ничего сильнее по силе и духу. При чтении "Русского креста" невольно наворачиваются слезы. Это плачет душа. Поражает в самое сердце простота и глубина слова, оно зовет и вдохновляет. Россия просыпается, прозревает - поэтому плачет душа слезами покаяния.
Так примите р. Б. Николая. Он ушел, а нам оставил "Русский крест" с верой, надеждой и любовию.

Вадим ЦЫГАНОВ

"24 мая на 41-м году жизни скоропостижно скончался русский поэт, член Союза писателей России, лауреат литературной премии имени А. Фатьянова Николай Алексеевич МЕЛЬНИКОВ. Человек чрезвычайно одарённый: режиссёр, актёр, художник, главным делом своей теперь уже очень короткой жизни он считал поэзию. Всё его творчество, так или иначе, было связано с жизнью родной Брянщины, трагедией русского села. Широко известно его стихотворение «Поставьте памятник деревне…», ставшее замечательной песней, и поэма «Русский крест». Согласно завещанию Николай Мельников был похоронен на погосте родного села"
"Литературная газета", май 2006 г.

РУССКИЙ КРЕСТ

Ровно в полночь, торопливо

Петухи прервали спор,

И изломанная ива

Перестала бить забор.

Лунный свет во тьме рассеян,

Тишина окрест звенит,

Спит земля, и вместе с нею

Спит село Петровский Скит.

Что налево, что направо -

Ни души, ни огонька,

Лишь в тумане, как отрава,

Льется вкрадчиво река,

Лишь мышиное гулянье

Соберется у ворот,

Да невнятное мерцанье

Вдоль по кладбищу пройдет.

Под покровом тихой ночи

Тени бродят без следа

И недоброе пророчат,

Будто ждет людей беда.

Что вы, тени, расходились?

Не пугайте кратких снов:

Эти люди утомились

И от бед, и от трудов.

Местный сторож, однорукий

Инвалид Иван Росток

Протрезвился, и от скуки

Кисло смотрит на восток.

Не спеша дымит махоркой,

Сам себе бубнит под нос

О крестьянской доле горькой,

Про судьбу и про колхоз.

Что он видел в этой доле

За полста ушедших лет,

Кроме пыли, кроме поля

Да картошки на обед?

Кроме плуга и навоза -

Воровство и беспредел

Председателей колхоза,

Вот и весь его удел.

Что мечталось - не случилось,

Что хотелось - не сбылось,

Что имелось - погубилось,

Пролетело, пронеслось.

И какою-то беспутной

Жизнь представилась ему -

Неспокойно, неуютно

И на сердце, и в дому...

“Сын” потрепанной фуфайки,

“брат” изношенных сапог

Жил открыто, без утайки,

Но без водки жить не смог.

Все отдаст из-за сивухи,

Все сменяет на стакан

Бывший пахарь, бывший ухарь,

Ныне спившийся Иван.

За лесами, робко-робко

Обозначился восход,

Словно узенькая тропка,

По которой день придет.

Разольется день с востока,

Как из крынки молоко,

И от этого потока

Станет просто и легко.

И когда пастух крикливый

Уведет в луга коров,

Встань, мужик, и будь счастливый,

Все забудь и будь здоров!..

А пока что, среди ночи,

Повздыхавши обо всем,

Сник Иван, зажмурил очи

И на миг забылся сном.

И на миг он стал спокоен

И увидел он во сне,

Как летел Великий Воин

На невиданном коне.

Оставляя за плечами

Семицветную дугу,

Он лучами, как мечами,

Бил по страшному врагу.

В жуткой схватке все смешалось

И исчезло, как пришло,

Только радуга осталась

Да родимое село.

К удивленью, вслед за этим

Появились у окна

Дом покинувшие дети

И покойница жена.

Хохоча, на лавку сели,

Как немало лет назад,

Как когда-то, в самом деле,

Всей семьей сидели в ряд.

Хоть Иван без них негретый,

Хоть Иван без них зачах,

Дочки - ладно, дочки - где-то

При мужьях и при харчах.

Хоть ему с одной рукою

Даже ужин не сварить,

Значит, просто не достоин,

Значит, так тому и быть,

Но жена! Свиданья с нею

Долго ждал Иван Росток:

Эти руки, эту шею,

Этот выцветший платок

Он лелеял от забвенья

В изболевшейся душе,

Чтобы вымолить прощенье

Запоздалое уже...

Было ль, нет? Исчезли разом

Воин, дочки и жена,

Отогнав виденья сна,

О себе напомнил разум.

Что? Куда? К чему конкретно

Применить свой вещий сон?

Для Ивана - безответно,

Не силен в разгадках он.

От восхода до заката

Сам не свой ходил Росток,

Будто слышал зов куда-то,

А куда - понять не смог.

Выпил меру самогона -

Ни в какую не берет,

Не берет, и нет резона

Заливать его в живот.

Получить в ответ совет?

Много лиц, но только - лица,

Пониманья в лицах нет.

У людей одни заботы:

Чтобы вовремя вспахать,

Чтоб колхозные работы

Со своими совмещать.

Посевная, косовица,

Жатва - круглый год страда,

И нельзя остановиться.

Льется время, как вода.

Льется время... Век двадцатый

Отплясался на стране,

И стоят все те же хаты,

Поредевшие вдвойне.

В хатах тихо меркнут люди,

Обнищавшие втройне,

И не знают, что же будет

В их деревне, в их стране.

Принужденье и обман,

Как тяжелые оковы,

Крепко спутали крестьян.

Ни вздохнуть, ни просветлиться,

На Москву - тяжелый взгляд,

Словно враг засел в столице

И ничтожит все подряд...

Но страшней, чем пораженье,

Хуже хаоса в стране -

Злое, тихое вторженье

В душу русскую извне

Постепенно, год от года

Все подлее и сильней

Заражение народа

Грязью новых смутных дней!

Кто их звал? Газеты звали,

И теперь уж треть села

Тех, кто долго разъезжали

В тщетных поисках угла.

Поначалу осмотрелись,

Получили “стол и дом”,

И - понравилось, пригрелись,

Но не стали жить трудом.

Словно мусор в полноводье,

Их несло, и принесло -

Непонятное “безродье”

В наше русское село.

Ничего им здесь не свято -

Ни родных тебе могил,

Ни сестры тебе, ни брата,

И живи, как раньше жил.

Раньше пил - и здесь не бросишь,

Где-то крал - кради опять!

Что ты вспашешь? Что накосишь?

Не приучен ты пахать!

Как-то быстро и беспечно

Мой народ к тебе привык,

И к твоим похмельям вечным,

И к повадкам, и язык

Твой блатной не режет слуха,

И тебе же продает

Полунищая старуха

Самогон, и тем живет.

Но никто не ужаснется

И руками не всплеснет,

И безумью поддается

Всеми брошенный народ.

Никого не удивляет

То, что даже бабы сплошь

По неделям запивают,

Унося последний грош...

В плодородные угодья

Заселяется сорняк.

Тихо делает “безродье”

То, чего не может враг.

Сколько ж это будет длиться -

Молодой, в расцвете лет,

Не нашел опохмелиться

И покинул белый свет?

И при всем честном народе

В борозду, к земле упал.

Был ты весел, всем угоден...

Но ушел... Сгорел... Пропал...

А вослед тебе, без счета,

Души новые летят...

Что потом, в конце полета?

Что там? Рай? Иль снова ад?

Неприкаянные дети,

Без тепла и без царя

Вы помыкались на свете

И ушли. За так. Зазря.

Без креста, без покаянья,

И кому теперь нужны

Ваши мысли и страданья,

Ваши слезы, ваши сны?

Слез Россия не считает -

Все века в слезах живет...

Но уже заметно тает

Несгибаемый народ.

Средь густых лесов посеян,

За селом Петровский Скит

Хутор деда Федосея

В одиночестве стоит.

Редко здесь бывают люди,

С давних пор заведено -

Только филин деда будит,

Только ель стучит в окно.

Нелюдимым, отрешенным,

Без зарплат и без аптек,

По другим - своим законам -

Прожил он свой долгий век.

Про него судачат много,

Языками нёбо трут:

Или очень верит в Бога,

Или он колдун и плут?

Ничего не зная толком,

Кто-то брякнул, что не раз

Дед прикидывался волком

И скулил в полночный час...

Как же глупо Федосея

В злых деяниях винить,

Если вся твоя Расея

Начинает к ночи выть!

От безвыходности постной

Бьется в стену головой

И несется в черный космос

Тихий, скрытый, черный вой.

День прошел. И почему-то -

Лежа, глядя в потолок,

Вдруг решил сходить на хутор

Опечаленный Росток.

Сон ночной его терзает,

Сон покоя не дает.

Может, дед хоть что-то знает,

Может, дед чего поймет?

Кубик - пёс, душа родная,

Подскочил, вильнул хвостом,

И, друг дружку охраняя,

В темный лес пошли вдвоем.

А в лесу, ну как живые,

То вздыхают, то скрипят

Вековые, смоляные

Сосны ноченьку не спят.

Перепуганная птица

Из-под ног, взлетев, орет,

Фу ты, ё, - Иван храбрится,

Бедный Кубик чуть идет.

Наконец и хутор. Вот он -

Дом, а в доме тусклый свет,

Будто ждет и сам кого-то,

Сам не спит столетний дед.

Приготовился для встречи -

Двери настежь, свет в проем,

Добрый вечер!

Уж не вечер!

Заходите с Богом в дом!

Дверь закрылась за Иваном,

И в глаза ему глядит

Дед в рубахе домотканой

С медным Спасом на груди.

Борода - белее мела,

Ясный взгляд из-под бровей...

И Иван глядит несмело,

Как живет затворник сей.

Печь в побелке, всюду чисто,

Все отмечено трудом,

И неведомый, душистый,

Запах трав укутал дом.

Мирно теплится лампада,

Ряд иконок в рушнике -

Все по-русски, все как надо

И в избе, и в старике.

Отлегли с души тревоги,

Все как будто ничего...

Молвит дед: “Теперь, с дороги

Выпьешь чаю моего!”

Подает Ивану кружку,

И Иван, одной рукой,

Поудобней взяв за дужку

Раз глотнул! глотнул другой!

Что случилось, непонятно,

Но буквально с двух глотков

Повернулась жизнь обратно -

В юность, в детство,

В глубь веков!

Вкус невиданный и редкий,

Запах сотен, тысяч трав

Уносил к далеким предкам,

Душу трепетом объяв.

Не Россия - Русь Святая

Открывалась все ясней,

Благолепие являя

Мужику из наших дней!

И заныло, застонало,

Болью сердце изошло -

Вот чего оно искало!

Вот бы где себя спасло!

Но давно пути закрыты

В тот святой, забытый край, -

Проживай, как раб забитый,

Как собака - умирай!

И сидит, ошеломленный,

“обокраденный” Росток -

Жил всю жизнь всего лишенный,

И не знал, чего он мог!

И не знал, какие силы

Потерял народ его,

Потому что хитро скрыли

В “Богоносце” - Божество.

Два глотка - такая малость,

Трав целебных волшебство,

Но в Иване не осталось

От Ивана ничего!

Ты пришел просить совета,

Тихо начал Федосей-

Что придешь, я знал про это,

Был мне знак на случай сей.

Коль ты здесь, то слово в слово

Слушай все, что знаю я...

Род твой суть - Петра Ростова,

От него пошла семья.

Кто он - мы уже не знали,

Это - тьма веков хранит,

Но селу названье дали

В честь него - Петровский Скит.

Говорят, что все Ростовы

Ростом были велики,

Лошадиные подковы

Гнули эти мужики!

Толк в крестьянстве понимали,

Жили Верой и трудом,

И Отечество спасали,

Если враг врывался в дом.

Божий крест несли со всеми...

Кто же думал, что потом,

Изойдет Ростовых племя, -

Станет пьяненьким... Ростком!

Дед вздохнул. Иван смутился,

Низко голову склонил,

А на улице томился

Бедный Кубик. И скулил.

Сон я видел...

Разумею,

Что Господь тебе явил

Бой Георгия со Змеем -

Бой святых и черных сил!

Прожил ты почти полвека

И не знал, что каждый час

Бой идет за человека,

Бой за каждого из нас!

Бой все явственней и злее -

Тьма на Свет сбирает рать,

Но когда повергнут Змея,

Где ты будешь обитать?

Ты! Иван, себя забывший!

Бивший бедную жену!

Никудышный, все пропивший,

Шел ты медленно ко дну!

Заплутался, загрешился,

Но Господь тебя смирил -

Спьяну ты руки лишился,

Той руки, которой бил!

Так теперь всю жизнь влачиться,

В одиночку куковать,

Ни работать, ни креститься,

И родных не приласкать...

Дед замолк. И сразу, сходу,

Будто палками побит,

Дал Иван себе свободу -

По-ребячески, навзрыд,

Слезы лил, вздыхая тяжко,

И рукав его рубашки

Очень скоро мокрым стал.

Под иконами, рыдая,

Не стесняясь никого,

Никого не обвиняя,

Вспоминая жизнь свою:

И жену в цветастой блузке,

И детей, и всю семью,

И отца, и мать, и деда,

Страшный голод на селе,

И войну, и крик “Победа!”

И затих. А дед ему:

Ты со всеми заблудился,

Но спасаться - одному!

И теперь меня послушай -

Сон тебе затем и был,

Чтобы дар бесценный - душу,

Ты, Иван, не загубил!

Так исполни ж волю эту!

Проплутавши столько лет

Повернись, несчастный, к свету,

И иди, ползи на свет!

Крест взвали себе на плечи,

Он тяжел, но ты иди,

Чем бы ни был путь отмечен,

Что б ни ждало впереди!

В чем же крест мой? Кто же знает?

На душе - один лишь страх!

Все Господь определяет,

Всякий знак - в его руках.

Ты поймешь и не пугайся

Ни судьбы, ни слов, ни ран...

Время близко. Собирайся.

Торопись. Иди, Иван!

Время близко... Ангел вскоре

Вострубит на небесах,

И на всем земном просторе

Воцарится Божий Страх.

Потекут людские реки -

Царь и раб - к плечу плечом -

Первый век с последним веком,

Убиенный - с палачом.

И в суровой Книге Жизни

Все про каждого прочтет

Тот, кто нас для жизни вызвал,

Тот, кто видел наперед.

И неверивший поверит,

Проклиная страсть и плоть,

И Господь ему отмерит,

Изречет ему Господь:

Где ты был, мой сын жестокий?

Я стучался в дверь твою.

Посылал к тебе пророков,

Говорил про жизнь в раю,

Исцелял тебя в болезни,

И в печали утешал,

Ждал тебя... но бесполезно...

Звал тебя, но ты не внял.

За твою больную душу

На Голгофе был распят

И просил... но ты - не слушал,

Ты себе готовил - ад!

Ты прельщался красотою,

Властью, славою земной,

Ты смеялся надо мною,

Путь избрав себе иной.

Ты презрел мои старанья,

Поселив в душе разврат,

И грешил без покаянья,

И гордыней был объят.

Прожил, душу убивая

Для утробы, словно зверь,

Ни молитв, ни слез не зная...

Что же хочешь ты теперь?

В каждый храм, при построеньи,

Бог по Ангелу дает,

И находится в служеньи

В новом храме Ангел тот.

Он, бесплотный и незримый

До скончанья века тут,

И, крылом его хранимы,

Люди Богу воздают.

И молитвы, и обряды,

И причастий благодать -

Под его небесным взглядом,

Хоть его и не видать.

Даже если храм разрушен -

Кирпичи да лебеда,

Воли Божией послушен

Ангел будет здесь всегда.

И на месте поруганья,

Где безбожник храм крушил,

Слышно тихое рыданье

Чистой ангельской души.

И в мороз, и в дождь, и в слякоть,

Все грядущие года

Будет бедный Ангел плакать

Вплоть до Страшного Суда.

Был когда-то храм Успенья

На селе Петровский Скит,

Полусгнившее строенье

До сих пор еще стоит.

Рухнул купол и приделы,

Лишь бурьян да лебеда

В Божий храм осиротелый

Поселились навсегда.

Как давно все это было,

Позабыт и час, и день -

Приезжало, приходило

Из окрестных деревень

В церковь множество народа,

И исправно службы шли

До семнадцатого года...

А потом усадьбы жгли

И помещиков с попами

Отправляли в “мир иной”,

Пятилетними шагами

Отмеряя рай земной.

“Счастья” вдоволь нахлебались,

Слез - моря, а не ручьи!

Так, в итоге, оказались

И ни Божьи, и ничьи.

Ни земной, ни рай небесный,

А смертельная тоска

Воцарилась повсеместно

И скрутила мужика...

От колхозного правленья,

Где Иван сторожевал,

В сотне метров - храм Успенья,

Запустенье и развал.

По ночам в окошко часто

Сам Иван смотрел туда

Равнодушно, безучастно,

И не думал никогда

Ни про Веру, ни про Бога,

Только, может, вспоминал,

С кем, когда и как он много

Возле храма выпивал.

Не отыщешь места лучше -

На пригорке, у реки,

В будни, в праздник и с получки

Дули водку мужики.

Жены к ночи их искали,

Гнали с криком по домам:

Хоть бы церкву доломали,

Чтоб вы меньше пили там!

Утихали ссоры, драки,

Кратким был ночной покой...

И беззвучно Ангел плакал

Над беспутностью людской.

Над остывшею землею

Плыл предутренний туман,

Тихо брел тропой лесною

Изменившийся Иван.

Старцем мудрым потрясенный,

К жизни новой стал готов,

Словно заново рожденный

Человек - Иван Ростов.

Непонятной, чудной силой

Изгнан был с души дурман,

Не во сне ль все это было?

Не во сне - шептал Иван.

Словом праведным согретый,

Ощутил он Божий Страх,

И впервые в жизни этой

Шел с молитвой на устах.

Пусть нескладно, неумело

Смог ее произнести,

Но наверх уже летела

Просьба: - Господи, прости!

Стыд, раскаянье, тревога,

И надежда жить опять...

Боже правый... Как же много

Можно сразу испытать!

Лесом, садом, огородом,

Не взглянув по сторонам,

В темноте, перед восходом

Он вошел в свой сельский храм.

Он вошел - и ужаснулся -

Груды хлама, гниль, развал,

Оступился, поскользнулся,

И... с размаху в хлам упал.

И о ржавый гвоздь -”двухсотку”

Пол-лица избороздил,

Кровь течет по подбородку.

Боль и стыд. И нету сил.

Дождь за стенами закапал,

Зашумел, дохнул грозой,

А Иван - сидел и плакал,

И смывалась кровь - слезой.

Где вы, прадеды и деды?

Где ты, род угасший мой?

Что ж мне в жизни только беды?

Что ж я брошенный такой?

Поднимитесь-ка стеною

Все родные мужики,

Полюбуйтесь-ка страною,

Храмом, внуком без руки! -

Вдруг Иван запнулся словом

И наверх свой взгляд вознес -

Весь в крови, в венце терновом,

На него смотрел - Христос...

Все ушло, что было рядом, -

Стены, звуки, хлам, разлад,

Жизнь - исчезла, стала взглядом,

Только взгляд, и - встречный взгляд.

Первый раз за полстолетья

В этой жуткой пустоте

Человека взглядом встретил

Бог, распятый на Кресте

Невозможным оказалось

Взгляд от взгляда отвести,

И тисками сердце сжалось

В мысли: - Господи, прости!

Если я не умираю -

Смог Иван проговорить -

Стыд свой знаю, грех свой знаю,

Дай мне время искупить!

Нет руки - нельзя креститься,

Дай же время, хоть чуть-чуть,

И сумеешь убедиться,

Что к тебе лежит мой путь.

Не суди меня сурово,

Если я по простоте

Слишком прямо понял слово

О земном моем Кресте

Дня на три, иль больше даже,

Из села Иван пропал...

Обнаружили пропажу -

Ничего никто не знал!

Председатель в удивленьи,

Как такое понимать? -

Кубик топчется в правленьи,

А Ивана - не видать!

Посылал домой к Ивану -

На двери висит замок.

Может, помер где-то спьяну

Непутевый мужичок?

Хлебанул стакан отравы

И загнулся втихаря?

Обыскали все канавы,

Все кусты. И все зазря.

Нет нигде... Опередила

Всех Иванова кума:

Отыскался, вражья сила,

Да беда, - сошел с ума!

Председатель сел в машину,

Полсела - смотреть бегом

На редчайшую картину,

Как людей берут в дурдом!

Побросали все, что можно,

Прибежали стар и мал.

Только тихо, осторожно,

Как бы он не осерчал.

И глазеют через щели:

Ну, чего он, буйный, да?

Бедный Ванька, неужели

К сумасшедшим навсегда?

Понависли виноградом

На забор и вдоль ворот,

Председатель тоже, рядом.

Не подходит. Смотрит. Ждет.

Ваня-Ваня, после Клавы

Беспросветно начал пить,

А мужчине без управы -

Дважды два с ума сойтить!

Ну, чего там? Что он, ходит?

Да сидит, глядит во двор.

Ничего, спокойный вроде,

Но в руке зажат топор! ...

Посреди двора лежала

Пара бревен - два дубка.

Встал Иван и для начала

Топором на них слегка

Снял кору, зачистил ровно

И одной своей левшой

Стал тесать он эти бревна,

Силясь телом и душой!

Раз за разом тяжелее,

Все мелькал, взлетал топор,

Словно не было важнее

Дела в жизни до сих пор.

Словно что-то дорогое

Для себя Иван творил...

Обтесал одно, другое,

Хоть и выбился из сил,

Хоть уже рука дрожала

И в ушах он слышал гул,

Все ему казалось мало -

Не присел, не продохнул.

Пропилил пазы ножовкой,

Гвозди хитро зажимал

Меж коленями и ловко

Топором их в дуб вгонял...

А когда Иван поднялся,

Весь народ качнулся с мест -

Он устало улыбался,

Сжав рукой огромный крест

И вот тут толпа застыла:

Что спросить и что сказать?

Может, хочет на могиле

Крест у Клавы поменять?

Иль чего удумал спьяну,

Может, руки наложить?

Председатель встал к Ивану,

Понял: надо говорить.

Мы тебя везде искали,

Между прочим, все село

От работы оторвали...

Что ж, скажи, произошло?

И Иван не стал таиться,

Крест к забору прислонил,

Посмотрел в людские лица -

Никого не пропустил,

И сказал: - Родные люди!

Знаю вас не первый год.

Может, кто меня осудит,

Может, кто-то и поймет.

Если чем-то провинился,

То простите - грех бывал...

И народу поклонился

И в молчаньи постоял.

Не подумайте, что спьяну

Я несу какой-то бред.

Пить теперь совсем не стану,

Вы уж верьте или нет.

Что случилось, то словами

Передать я вряд ли б смог...

Просто понял, что над нами

Был и есть, и будет - Бог!

Сколько было за плечами

И позора, и стыда,

Но ведь есть Господь над нами,

Спросит он, и что тогда?

Дело каждого... Ну, словом,

Я хотел вас всех просить:

Может, церковь восстановим?

Может, легче станет жить?

И лишился дара речи

Петроскитовский народ,

В удивленьи сжались плечи:

Что с Иваном? Кто поймет?

Неужели так бывает?

Жил, ходил, и вот те на -

Церковь строить зазывает!

И не будет пить вина?

Поначалу с подозреньем,

Но тихонечко народ

Уловил сердечным зреньем,

Что Иван совсем не врет!

Что душевной теплотою

Все слова его полны,

Что Иван - за той чертою,

Где притворства не нужны.

Чтобы стало все яснее,

Расскажу вам, где я был.

Был я аж у Архирея,

С ним про церковь говорил.

Дал он нам благословенье

И сказал мне, что на храм

Нужно власти разрешенье

И оплату мастерам.

Мастерам должны по праву

Сколько нужно денег дать,

Чтобы церковь - всем на славу!

Чтоб века могла стоять.

Коль доверите мне это,

Все пройду, всю жизнь отдам,

По копейке, а до лета -

Соберу на Божий храм.

Ну а власть? Чего таиться!

Ей теперь на все плевать!

Ей задача - прокормиться,

Что же нам от власти ждать?

Как хотите, так живите,

Стройте вы хоть минарет,

Только денег не просите -

Будет весь ее ответ...

Вот мое такое слово...

Нам решать, коль все мы тут, -

Отошел Иван, и снова

Тишина на пять минут.

Тишина. И, как от боли,

Крикнул ветхий старичок:

Аль не русские мы что ли?

Что тут думать! Прав Росток!

Сколько ж можно? В самом деле,

Как же церковь не поднять?

Зашумели, загалдели,

Стали предков вспоминать,

К председателю вопросы:

Разрешит, не разрешит?

Тот, как мальчик, шмыгнул носом:

Я и сам не кришнаит,

Я, как все вы, здесь родился,

Так чего мне против быть?

И Ивану б я решился

Сборы денег поручить.

Что случилось с ним - не знаю,

Словно вижу не его!..

Одного не понимаю,

Крестдубовый - для кого?

Для меня! - Спокойно, строго,

Вдруг Иван провозгласил.

Чтобы видно было Богу,

Что и я свой крест носил...

У кого-то сердце сжалось,

Кто - слезу смахнул тайком.

Лишь безродье ухмылялось

В стороне. Особняком.

Сколько странников ходило

И скитальцев по Руси!

Солнце ль голову палило,

Дождь ли серый моросил -

Шли, гонимые судьбою,

И в лаптях, и босиком,

То безлюдною тропою,

То проезжим большаком.

Шли с прошением в столицу

Или с нищенской сумой,

Богомолец шел молиться,

Шел солдат с войны домой.

Каторжанин из Сибири,

Погорелец без угла -

Всем им крышей небо было,

И еда одна была -

Хлеб да лук, да чья-то милость,

Да вода из родника...

Мало что переменилось,

Хоть сменялись, шли века.

Есть бумага сельсовета,

Что “Ростов Иван ведет

Сборы средств на храм, и это

Поручил ему народ”.

Мало ль что в пути случалось

Поначалу и потом,

А бумага - выручала...

Так и шел Иван с Крестом

Так и шел... А что за этим?

Что за фразою простой?

Пробуждался на рассвете

То в стогу, то под кустом,

В старом брошенном сарае,

В чистом поле иль в лесу

С хрипом: “Боже, умираю!

Не смогу! Не донесу!”

Вновь и вновь шептал молитву,

Целовал свой Крест, просил,

Словно воин перед битвой,

И терпения, и сил.

Знал, что нет назад возврата,

Без Креста - спасенья нет,

Коли тьмою все объято,

То иди, ползи на свет!

И неведомая сила

Просыпалась в нем опять,

Боль из тела уходила -

Можно сесть, и можно встать.

И сухарь перед дорогой

В чистой луже размочить.

Вот и все, и слава Богу!

Если встал - то будешь жить!

Крест веревкой перетянут

Через левое плечо,

Снова версты дыбом встанут,

Снова кровью истечешь,

Снова рухнешь бездыханный...

Будешь жить? Не будешь жить?

Бедный Кубик, друг желанный

Остается сторожить...

И пошла молва по свету

И достигла разных мест,

Что живет в народе где-то

Человек, носящий Крест

Кто дивился, кто пугался,

Кто не верил... но потом

В душах тайно оставался

Образ странника с Крестом

Кто он? Что? Какой судьбою

Крест ему достался тот?

Как же он, с одной рукою,

И зачем тот Крест несет?

Одинок ли он? В себе ли?

Есть ли дети или нет?

Почему он так поверил

В Божий Суд под старость лет?

Как должно житье земное

Человека изломать,

Чтоб решиться на такое,

Чтоб таким вот странным стать!

Или все не так случайно

И какой-то смысл большой

И неведомая тайна

Управляют той душой?

Так Иван - Ростов от рода -

Славу тихую снискал

И почтение народа,

Хоть и сам о том не знал...

Он тогда не знал о многом,

Проходя из дома в дом,

За забором, за порогом

Он встречал такой прием,

Словно гостя дорогого,

Ждали здесь с десяток лет,

Ждали праведного слова

Среди пьянства, смут и бед.

Впереди молва катилась

Про того, кто Крест несет!

И у нас, у нас случилось!

К нам пришел, смотрите, вот!

Вот он, грязный и небритый,

Крест свой носит по дворам,

В каждый двор идет с молитвой,

Собирает деньги в храм.

И крестьяне подавали,

Не скупясь, от всех щедрот,

Хоть совсем не жировали,

А скорей - наоборот.

Просто каждому хотелось

Дать Ивану этот грош:

Не жилось теперь, не пелось,

Пусть хоть будет храм хорош!

Нету счастья нам земного,

Помолись, Иван, за нас!

И стоял Иван сурово,

Видя взгляд просящих глаз.

Я грешил на свете много,

А теперь вот сам молюсь...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Если все попросим Бога

За себя, за нашу Русь,

За грехи людские наши

И за весь позор и стыд -

Неужели ж Он откажет,

Неужели не простит?

В пояс кланялся, прощался,

Крест на плечи поднимал

И в дорогу отправлялся.

А куда - никто не знал...

Для людей Иван - не первый,

Кто о Боге вел рассказ,

Но... с такою крепкой Верой

Все встречались первый раз!

Уходя на две недели,

Возвращался точно в срок,

Ковыляя еле-еле

Под Крестом своим Росток.

Из забытых деревенек,

Из неведомых краев

Приносил немало денег

“сборщик средств” - Иван Ростов.

Все по счету без обмана

в сейф бухгалтер запирал

и подмигивал Ивану:

“Ты себе б хотя бы взял!”

На глазах Иван серьезнел:

“Даже словом не греши!

Тут же боль людей и слезы

во спасение души!

Не греши, пусть даже словом!..”

И шагал в свой старый дом-

полусогнутым, суровым,

с собачонкой и с Крестом.

Как он весь переменился!

Несмотря на все труды,

обязательно постился:

в пост - сухарь, стакан воды.

Брови стали как-то строже,

и лицом прозрачный стал,

но глаза - теплей, моложе,

значит, дух не увядал!

Земляки его спешили

обсудить накоротке:

- И откуда столько силы

в неказистом мужике?

Как он жив - никто не знает,

все с Крестом, везде с Крестом,

и ведь денег собирает -

скоро сейф набьет битком!

... Отзимуем, глянешь, к лету

станем церкву возводить, -

и вздыхали: - Боже-светы,

может, легче будет жить...

Весь Петровский Скит гордился,

что у них - не где-нибудь -

человек такой явился,

что избрал тернистый путь.

И они свой храм построят,

и молва про этот храм

облетала все просторы -

быль со сказкой пополам.

И далеко слух гуляет,

что Ивана - Бог ведет,

и болящих исцеляет,

и покаяться зовет...

6.

В сентябре, в райцентр пришедши,

встал Иван с Крестом, с сумой,

и услышал: - Сумасшедший!

Не позорь! Иди домой!”

Мимо люди шли в заботах,

щебетали воробьи,

а Иван вздохнул всего-то:

- Дочи! Доченьки мои!

И глядел в родные лица

и хотел обнять, прижать,

но лощенные девицы

предпочли подальше встать!

И Иван обмяк, смутился:

- Что ж не ездите домой?

Я один... мне как-то снился

сон про вас... такой чудной...

И замолк... к чему все эти

и слова, и разговор:

не его - чужие дети

на него глядят в упор!

И надменность у Наташи,

и у Таньки - едкий глаз:

- Ты иди домой, папаша,

не позорь, ей-Богу, нас.

Каблучками застучали

и в толпе исчезли вновь -

без слезинки, без печали.

Плоть его. Родная кровь.

7.

Долго ждал Иван парома,

вспоминал всю жизнь опять...

... Был мужик, хозяин дома,

Клава с ним - жена и мать.

Были дочки - всем на славу,

было счастье и покой.

И любил он нежно Клаву,

а потом... - случился сбой.

Городским бы можно было

и таиться, и скрывать,

но село - вовсю трубило,

все про всех умело знать!

- Полюбила?

- Полюбила! - молвит Клава без стыда.

Что Ивану делать было?

Начал пить. Пришла беда.

Столько лет Росток хвалился

и семьею, и женой,

тут те на - пришел, явился,

хахаль-махаль озорной!

Для начала разговора

мужика Иван побил,

и мужик уехал скоро -

знать, не сильно и любил.

Клава... Ладно... Согрешила...

Но помиримся! Простим!

Все пойдет, как раньше было,

ведь двоих детей растим!

Что? Чего ей не хватало?

Может, впрямь, любовь была?

Видел, чуял - тосковала,

изводилась - не жила.

Попривык Иван к стакану...

В поле раз сбирал “валки”

на комбайне - шнеком спьяну

и оттяпал полруки...

Инвалид в неполных сорок...

Как тут жить, семью тянуть?

Что ни день - то драки, ссоры,

поломалось, не вернуть!

И рвалась душа на части,

есть семья, и нет семьи,

крыша есть - уплыло счастье,

отсвистели соловьи...

Умерла, угасла Клава,

дочки в город подались...

Кто тут правый? Кто не правый?

Вот попробуй, разберись...

...Долго ждал Иван парома,

Переехал. Крест взвалил

и опять от дома к дому

ковылял. На храм просил.



Глава 8



1.

В ноябре, на Златоуста,

завелась метель к ночи.

На селе темно и пусто,

все по хатам, у печи.

А метель свистит, дуреет,

воет, ставнями скрипит.

Хорошо, что печка греет!

Спи в тепле. Спокойно спи!

И уже поближе к ночи

сквозь привычный этот вой

одинокий, страшный очень,

появился вой другой.

Или волчий, иль собачий -

заунывно, тяжело,

да не вой - а кто-то плачет,

душу рвет на все село.

Жутковато. Темень. Полночь.

Ветер. Вой. Метель. Луна.

Но никто не звал на помощь -

знать, балует сатана...

Лишь назавтра, утром рано,

возле церкви, у берез

набрели на труп Ивана...

Рядом Крест, и мертвый пес...

И глядело исподлобья

все село без слез и слов.

Кто? Зачем? За что так подло?

Чем? Кому мешал Ростов?

... Взгляд открыт. На шее - рана.

Сумка. В сумке - ни гроша.

Расходитесь. Нет Ивана.

Отошла его душа.

2.

На столе, в своем же доме,

он лежал - помыт, побрит,

их земляк, давно знакомый

однорукий инвалид.

Как положено, одели -

кто костюм, кто туфли дал.

Свечи тонкие горели.

Дед в углу Псалтирь читал.

На колхозной пилораме

гроб добротный сделан был.

Дочкам дали телеграммы:

“Ваш отец Иван - почил”.

Рядом с Клавиной могилой

и ему приют нашли,

но, с трудом, ломами били

комья мерзлые земли.

И готовятся поминки,

и струится дым печей,

и летят ничьи снежинки,

и лежит Иван - ничей.

И нигде не видно пьяных,

и погода - хороша...

... Только страх: не из Ивана,

из села ушла душа...

3.

Так Петровский Скит веками

никого не хоронил,

лишь сейчас узнали сами,

кем Иван при жизни был!

К погребенью, на прощанье,

был в село такой поток,

словно всем пообещали

выдать золота кусок.

Но не золота химера

привела поток людей,

а святая Божья Вера,

и Иван, окрепший в ней.

С ним прощались, целовали;

бабы, старцы, малыши,

cами свечи зажигали

на помин его души.

... Дед один спешил открыться:

- Я за сына как-то раз

попросил его молиться.

Он молился. Сына - спас...

Уж изба не умещала

всех желающих людей,

но толпа ждала, стояла...

Значит - надо было ей.

4.

В город съездили, просили:

хоть бы батюшка отпел!

Тот приехал. На могиле,

как того обряд велел,

“Живый в помощи” звучало,

и каноны, и псалмы,

чтоб душа не тосковала,

чтоб спасти ее от тьмы.

Отпевание. Прощанье.

Как когда-то в старину...

И народ стоял в молчаньи,

думу думая одну.

- Как же все случилось странно:

тьма народа, свой народ,

все пришли почтить Ивана -

кто глядит, кто слезы льет.

Чем собрал он их едино?

Не велик, не знаменит,

Петроскитовский мужчина,

однорукий инвалид?

Вся Россия - у Ивана!

Вся, какая есть теперь,

что устала от обмана,

что устала от потерь,

что детей рожать не хочет,

что съедаема тоской,

что безудержно хохочет,

там, где рядом дикий вой,

что, как нищенка, по свету

ходит, клянчит на житье,

и подняться - силы нету,

будто сглазили ее.

- Как она? Страна святая?

Вдруг смогла такою стать?

Незаметно увядая,

все теряя - мощь и стать!

И дрожат в своей Отчизне

под ударами судьбы

без огня, без жажды жизни

не хозяева - рабы!

Потому молчат упорно,

что объял великий стыд

перед тем, кто так покорно

со свечой в гробу лежит!

Потому что силой воли

человек - Иван Ростов -

выбрал сам свою же долю,

свой предсмертный путь

с Крестом!

Потому что силой Веры

всем внушил - спасенье есть,

потому что вспомнил первый

Бога, Русь и предков честь!

5.

Крест ему установили,

тот, что он носил с собой...

Вот и все. Похоронили.

Путь закончился земной.

От обряда погребенья -

путь тернистый к небесам,

и надежда на спасенье...

А народу - строить Храм.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

... Снег пошел. Совсем стемнело,

разошлись с могилы все,

и стоял в рубахе белой

одинокий Федосей.





Эпилог



По весне, лишь снег растаял,

только высохла земля,

стали миром церковь ставить.

От фундамента. С нуля.

А в России все сначала

не впервые начинать -

истреблялась, исчезала,

а потом, глядишь, опять,

из-под пепла, из-под праха,

где чернела пустота,

после крови, после страха

вырастала - красота...

Освятили место храма,

помолились и пошли -

загудела пилорама,

камни, доски повезли,

лес везли, раствор месили

прямо с раннего утра,

а за всем трудом следили

дел церковных мастера.

Поработают, устанут -

отдохнут, попьют воды,

и всегда Ростка помянут,

вспомнят все его труды.

Сколько верст по бездорожьям

проходил он - кто сочтет?

Но что всех трудов дороже –

свой народ собрал в Народ!

... А убийц его сыскали:

шаромыгам на стакан

не хватало, и отняли

деньги те, что нес Иван.

И убили без зазренья,

и не дрогнула рука...

Ждать ли им теперь прощенья

за невинного Ростка?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Если вам когда случится

Скит Петровский посещать,

вся постройка завершится,

будет храм уже стоять!

Вы зайдите! Не ленитесь!

Свеч купите восковых,

за Ивана помолитесь,

и за всех, за всех других

православных наших братьев,

кто в родную землю лег.

Для молитвы неба хватит,

потому что в небе - Бог!

Раб Божий Николай

24 мая 2006 года ушёл из жизни замечательный человек, русский поэт Николай Мельников. Он родился 6 марта 1966 года в селе Лысые Брянской области, в 1990 г. закончил ГИТИС им. А.В. Луначарского. Актёр, режиссер, с 1995 г. **** Союза Писателей России. Жил и работал в Москве.

Творчество Николая необыкновенно трогательно, пронизано болью и радостью за судьбу России. Неизгладимое впечатление в сердцах людей оставляет его поэма “Русский Крест”, ибо масштабность и сила этого произведения не соизмеримы с человеческими силами, силами простого, скромного человека…

Чувствовалось, что рука Божья вела его по этим строкам. И вот итог – поэма, как широкая панорама нашей многострадальной России, во многом утратившей веру в Бога, и потому бесконечно страдающей.

Судьбы героя поэмы и автора очень созвучны. Оба несут свой Крест, и у обоих одинаковая участь – страдать за всех. Автора уже нет в живых, но осталась наша благодарность Николаю, который учит нас любить свою Родину, Русское Православие. На малой Родине Николая силами его односельчан восстанавливается храм Успения.

24 мая 2006 г. в г. Козельске Николай Мельников был убит, погиб автор потрясающей поэмы "Русский крест", написанной с огромной верой в русский народ, с надеждой и любовию. За последнее время в России не было написано ничего более впечатляющего по силе и духу. При чтении "Русского креста" невольно наворачиваются слезы - это плачет душа. Поражают в самое сердце простота и глубина слова, оно зовет и вдохновляет. Россия просыпается, прозревает - поэтому и плачет душа слезами покаяния.

Так примите же раба Божия Николая. Он ушел, а нам оставил "Русский крест" с верой, надеждой и любовию.

Вадим ЦЫГАНОВ

Николай Мельников

РУССКИЙ КРЕСТ

Глава 1

Ровно в полночь, торопливо

петухи прервали спор,

и изломанная ива

перестала бить забор.

Лунный свет во тьме рассеян,

тишина окрест звенит,

спит земля, и вместе с нею

спит село Петровский Скит.

Что налево, что направо -

ни души, ни огонька,

лишь в тумане, как отрава,

льется вкрадчиво река,

лишь мышиное гулянье

соберется у ворот,

да невнятное мерцанье

вдоль по кладбищу пройдет.

Под покровом тихой ночи

тени бродят без следа

и недоброе пророчат,

будто ждет людей беда.

Что вы, тени, расходились?

Не пугайте кратких снов:

Эти люди утомились

и от бед, и от трудов.

Местный сторож, однорукий

инвалид Иван Росток

протрезвился, и от скуки

кисло смотрит на восток.

Не спеша дымит махоркой,

сам себе бубнит под нос

о крестьянской доле горькой,

про судьбу и про колхоз.

Что он видел в этой доле

за полста ушедших лет,

кроме пыли, кроме поля

да картошки на обед?

Кроме плуга и навоза -

воровство и беспредел

председателей колхоза,

вот и весь его удел.

Что мечталось - не случилось,

что хотелось - не сбылось,

что имелось - погубилось,

пролетело, пронеслось.

И какою-то беспутной

жизнь представилась ему -

неспокойно, неуютно

и на сердце, и в дому...

“Сын” потрепанной фуфайки,

“брат” изношенных сапог

жил открыто, без утайки,

но без водки жить не смог.

Все отдаст из-за сивухи,

все сменяет на стакан

бывший пахарь, бывший ухарь,

ныне спившийся Иван.

За лесами, робко-робко

обозначился восход,

словно узенькая тропка,

по которой день придет.

Разольется день с востока,

как из крынки молоко,

и от этого потока

станет просто и легко.

И когда пастух крикливый

уведет в луга коров,

встань, мужик, и будь счастливый,

все забудь и будь здоров!..

А пока что, среди ночи,

повздыхавши обо всем,

сник Иван, зажмурил очи

и на миг забылся сном.

И на миг он стал спокоен

и увидел он во сне,

как летел Великий Воин

на невиданном коне.

Оставляя за плечами

семицветную дугу,

он лучами, как мечами,

бил по страшному врагу.

В жуткой схватке все смешалось

и исчезло, как пришло,

только радуга осталась

да родимое село.

К удивленью, вслед за этим

появились у окна

дом покинувшие дети

и покойница жена.

Хохоча, на лавку сели,

как немало лет назад,

как когда-то, в самом деле,

всей семьей сидели в ряд.

Хоть Иван без них негретый,

хоть Иван без них зачах,

дочки - ладно, дочки - где-то

при мужьях и при харчах.

Хоть ему с одной рукою

даже ужин не сварить,

значит, просто не достоин,

значит, так тому и быть,

но жена! Свиданья с нею

долго ждал Иван Росток:

эти руки, эту шею,

этот выцветший платок

он лелеял от забвенья

в изболевшейся душе,

чтобы вымолить прощенье

запоздалое уже...

Было ль, нет? Исчезли разом

Воин, дочки и жена,

отогнав виденья сна,

о себе напомнил разум.

Что? Куда? К чему конкретно

применить свой вещий сон?

Для Ивана - безответно,

не силен в разгадках он.

От восхода до заката

сам не свой ходил Росток,

будто слышал зов куда-то,

а куда - понять не смог.

Выпил меру самогона -

ни в какую не берет,

не берет, и нет резона

заливать его в живот.

получить в ответ совет?

Много лиц, но только - лица,

пониманья в лицах нет.

У людей одни заботы:

чтобы вовремя вспахать,

чтоб колхозные работы

со своими совмещать.

Посевная, косовица,

жатва - круглый год страда,

и нельзя остановиться.

Льется время, как вода.

Глава 2

Льется время... Век двадцатый

отплясался на стране,

и стоят все те же хаты,

поредевшие вдвойне.

В хатах тихо меркнут люди,

обнищавшие втройне,

и не знают, что же будет

в их деревне, в их стране.

принужденье и обман,

как тяжелые оковы,

крепко спутали крестьян.

Ни вздохнуть, ни просветлиться,

на Москву - тяжелый взгляд,

словно враг засел в столице

и ничтожит все подряд...

Но страшней, чем пораженье,

хуже хаоса в стране -

злое, тихое вторженье

в душу русскую извне

Постепенно, год от года

все подлее и сильней

заражение народа

грязью новых смутных дней!

Кто их звал? Газеты звали,

и теперь уж треть села

тех, кто долго разъезжали

в тщетных поисках угла.

Поначалу осмотрелись,

получили “стол и дом”,

и - понравилось, пригрелись,

но не стали жить трудом.

Словно мусор в полноводье,

их несло, и принесло -

непонятное “безродье”

в наше русское село.

Ничего им здесь не свято -

ни родных тебе могил,

ни сестры тебе, ни брата,

и живи, как раньше жил.

Раньше пил - и здесь не бросишь,

где-то крал - кради опять!

Что ты вспашешь? Что накосишь?

Не приучен ты пахать!

Как-то быстро и беспечно

мой народ к тебе привык,

и к твоим похмельям вечным,

и к повадкам, и язык

твой блатной не режет слуха,

и тебе же продает

полунищая старуха

самогон, и тем живет.

Но никто не ужаснется

и руками не всплеснет,

и безумью поддается

всеми брошенный народ.

Никого не удивляет

то, что даже бабы сплошь

по неделям запивают,

унося последний грош...

В плодородные угодья

заселяется сорняк.

Тихо делает “безродье”

то, чего не может враг.

Сколько ж это будет длиться -

молодой, в расцвете лет,

не нашел опохмелиться

и покинул белый свет?

И при всем честном народе

в борозду, к земле упал.

Был ты весел, всем угоден...

Но ушел... Сгорел... Пропал...

А вослед тебе, без счета,

души новые летят...

Что потом, в конце полета?

Что там? Рай? Иль снова ад?

Неприкаянные дети,

без тепла и без царя

вы помыкались на свете

и ушли. За так. Зазря.

Без креста, без покаянья,

и кому теперь нужны

ваши мысли и страданья,

ваши слезы, ваши сны?

Слез Россия не считает -

все века в слезах живет...

Но уже заметно тает

несгибаемый народ.

Глава 3

Средь густых лесов посеян,

за селом Петровский Скит

хутор деда Федосея

в одиночестве стоит.

Редко здесь бывают люди,

с давних пор заведено -

только филин деда будит,

только ель стучит в окно.

Нелюдимым, отрешенным,

без зарплат и без аптек,

по другим - своим законам -

прожил он свой долгий век.

Про него судачат много,

языками нёбо трут:

или очень верит в Бога,

или он колдун и плут?

Ничего не зная толком,

кто-то брякнул, что не раз

дед прикидывался волком

и скулил в полночный час...

Как же глупо Федосея

в злых деяниях винить,

если вся твоя Расея

начинает к ночи выть!

От безвыходности постной

бьется в стену головой

и несется в черный космос

тихий, скрытый, черный вой.

День прошел. И почему-то -

лежа, глядя в потолок,

вдруг решил сходить на хутор

опечаленный Росток.

Сон ночной его терзает,

сон покоя не дает.

Может, дед хоть что-то знает,

может, дед чего поймет?

Кубик - пёс, душа родная,

подскочил, вильнул хвостом,

и, друг дружку охраняя,

в темный лес пошли вдвоем.

А в лесу, ну как живые,

то вздыхают, то скрипят

вековые, смоляные

сосны ноченьку не спят.

Перепуганная птица

из-под ног, взлетев, орет,

Фу ты, ё, - Иван храбрится,

бедный Кубик чуть идет.

Наконец и хутор. Вот он -

дом, а в доме тусклый свет,

будто ждет и сам кого-то,

сам не спит столетний дед.

Приготовился для встречи -

двери настежь, свет в проем,

Добрый вечер!

Уж не вечер!

Заходите с Богом в дом!

Дверь закрылась за Иваном,

и в глаза ему глядит

дед в рубахе домотканой

с медным Спасом на груди.

Борода - белее мела,

ясный взгляд из-под бровей...

И Иван глядит несмело,

как живет затворник сей.

Печь в побелке, всюду чисто,

все отмечено трудом,

и неведомый, душистый,

запах трав укутал дом.

Мирно теплится лампада,

ряд иконок в рушнике -

все по-русски, все как надо

и в избе, и в старике.

Отлегли с души тревоги,

все как будто ничего...

Молвит дед: “Теперь, с дороги

выпьешь чаю моего!”

Подает Ивану кружку,

и Иван, одной рукой,

поудобней взяв за дужку

раз глотнул! глотнул другой!

Что случилось, непонятно,

но буквально с двух глотков

повернулась жизнь обратно -

в юность, в детство,

в глубь веков!

Вкус невиданный и редкий,

запах сотен, тысяч трав

уносил к далеким предкам,

душу трепетом объяв.

Не Россия - Русь Святая

открывалась все ясней,

благолепие являя

мужику из наших дней!

И заныло, застонало,

болью сердце изошло -

Вот чего оно искало!

Вот бы где себя спасло!

Но давно пути закрыты

в тот святой, забытый край, -

проживай, как раб забитый,

как собака - умирай!

И сидит, ошеломленный,

“обокраденный” Росток -

жил всю жизнь всего лишенный,

и не знал, чего он мог!

И не знал, какие силы

потерял народ его,

потому что хитро скрыли

в “Богоносце” - Божество.

Два глотка - такая малость,

трав целебных волшебство,

но в Иване не осталось

от Ивана ничего!

Ты пришел просить совета,

тихо начал Федосей-

что придешь, я знал про это,

был мне знак на случай сей.

Коль ты здесь, то слово в слово

слушай все, что знаю я...

Род твой суть - Петра Ростова,

от него пошла семья.

Кто он - мы уже не знали,

это - тьма веков хранит,

но селу названье дали

в честь него - Петровский Скит.

Говорят, что все Ростовы

ростом были велики,

лошадиные подковы

гнули эти мужики!

Толк в крестьянстве понимали,

жили Верой и трудом,

и Отечество спасали,

если враг врывался в дом.

Божий крест несли со всеми...

Кто же думал, что потом,

изойдет Ростовых племя, -

станет пьяненьким... Ростком!

Дед вздохнул. Иван смутился,

низко голову склонил,

а на улице томился

бедный Кубик. И скулил.

Сон я видел...

Разумею,

что Господь тебе явил

бой Георгия со Змеем -

бой святых и черных сил!

Прожил ты почти полвека

И не знал, что каждый час

бой идет за человека,

бой за каждого из нас!

Бой все явственней и злее -

Тьма на Свет сбирает рать,

но когда повергнут Змея,

где ты будешь обитать?

Ты! Иван, себя забывший!

Бивший бедную жену!

Никудышный, все пропивший,

шел ты медленно ко дну!

Заплутался, загрешился,

но Господь тебя смирил -

спьяну ты руки лишился,

той руки, которой бил!

Так теперь всю жизнь влачиться,

в одиночку куковать,

ни работать, ни креститься,

и родных не приласкать...

Дед замолк. И сразу, сходу,

будто палками побит,

дал Иван себе свободу -

по-ребячески, навзрыд,

слезы лил, вздыхая тяжко,

и рукав его рубашки

очень скоро мокрым стал.

Под иконами, рыдая,

не стесняясь никого,

никого не обвиняя,

вспоминая жизнь свою:

и жену в цветастой блузке,

и детей, и всю семью,

и отца, и мать, и деда,

страшный голод на селе,

и войну, и крик “Победа!”

и затих. А дед ему:

Ты со всеми заблудился,

но спасаться - одному!

И теперь меня послушай -

сон тебе затем и был,

чтобы дар бесценный - душу,

ты, Иван, не загубил!

Так исполни ж волю эту!

Проплутавши столько лет

повернись, несчастный, к свету,

и иди, ползи на свет!

Крест взвали себе на плечи,

он тяжел, но ты иди,

чем бы ни был путь отмечен,

что б ни ждало впереди!

В чем же крест мой? Кто же знает?

На душе - один лишь страх!

Все Господь определяет,

всякий знак - в его руках.

Ты поймешь и не пугайся

ни судьбы, ни слов, ни ран...

Время близко. Собирайся.

Торопись. Иди, Иван!

Время близко... Ангел вскоре

вострубит на небесах,

и на всем земном просторе

воцарится Божий Страх.

Потекут людские реки -

царь и раб - к плечу плечом -

первый век с последним веком,

убиенный - с палачом.

И в суровой Книге Жизни

все про каждого прочтет

тот, кто нас для жизни вызвал,

тот, кто видел наперед.

И неверивший поверит,

проклиная страсть и плоть,

и Господь ему отмерит,

изречет ему Господь:

Где ты был, мой сын жестокий?

Я стучался в дверь твою.

Посылал к тебе пророков,

говорил про жизнь в раю,

исцелял тебя в болезни,

и в печали утешал,

ждал тебя... но бесполезно...

Звал тебя, но ты не внял.

За твою больную душу

на Голгофе был распят

и просил... но ты - не слушал,

ты себе готовил - ад!

Ты прельщался красотою,

властью, славою земной,

ты смеялся надо мною,

путь избрав себе иной.

Ты презрел мои старанья,

поселив в душе разврат,

и грешил без покаянья,

и гордыней был объят.

Прожил, душу убивая

для утробы, словно зверь,

ни молитв, ни слез не зная...

Что же хочешь ты теперь?

Глава 4

В каждый храм, при построеньи,

Бог по Ангелу дает,

и находится в служеньи

в новом храме Ангел тот.

Он, бесплотный и незримый

до скончанья века тут,

и, крылом его хранимы,

люди Богу воздают.

И молитвы, и обряды,

и причастий благодать -

под его небесным взглядом,

хоть его и не видать.

Даже если храм разрушен -

кирпичи да лебеда,

воли Божией послушен

Ангел будет здесь всегда.

И на месте поруганья,

где безбожник храм крушил,

слышно тихое рыданье

чистой ангельской души.

И в мороз, и в дождь, и в слякоть,

все грядущие года

будет бедный Ангел плакать

вплоть до Страшного Суда.

Был когда-то храм Успенья

на селе Петровский Скит,

полусгнившее строенье

до сих пор еще стоит.

Рухнул купол и приделы,

лишь бурьян да лебеда

в Божий храм осиротелый

поселились навсегда.

Как давно все это было,

позабыт и час, и день -

приезжало, приходило

из окрестных деревень

в церковь множество народа,

и исправно службы шли

до семнадцатого года...

А потом усадьбы жгли

и помещиков с попами

отправляли в “мир иной”,

пятилетними шагами

отмеряя рай земной.

“Счастья” вдоволь нахлебались,

слез - моря, а не ручьи!

Так, в итоге, оказались

и ни Божьи, и ничьи.

Ни земной, ни рай небесный,

а смертельная тоска

воцарилась повсеместно

и скрутила мужика...

От колхозного правленья,

где Иван сторожевал,

в сотне метров - храм Успенья,

запустенье и развал.

По ночам в окошко часто

сам Иван смотрел туда

равнодушно, безучастно,

и не думал никогда

ни про Веру, ни про Бога,

только, может, вспоминал,

с кем, когда и как он много

возле храма выпивал.

Не отыщешь места лучше -

на пригорке, у реки,

в будни, в праздник и с получки

дули водку мужики.

Жены к ночи их искали,

гнали с криком по домам:

Хоть бы церкву доломали,

чтоб вы меньше пили там!

Утихали ссоры, драки,

кратким был ночной покой...

и беззвучно Ангел плакал

над беспутностью людской.

Глава 5

Над остывшею землею

плыл предутренний туман,

тихо брел тропой лесною

изменившийся Иван.

Старцем мудрым потрясенный,

к жизни новой стал готов,

словно заново рожденный

человек - Иван Ростов.

Непонятной, чудной силой

изгнан был с души дурман,

Не во сне ль все это было?

Не во сне - шептал Иван.

Словом праведным согретый,

ощутил он Божий Страх,

и впервые в жизни этой

шел с молитвой на устах.

Пусть нескладно, неумело

смог ее произнести,

но наверх уже летела

просьба: - Господи, прости!

Стыд, раскаянье, тревога,

и надежда жить опять...

Боже правый... Как же много

можно сразу испытать!

Лесом, садом, огородом,

не взглянув по сторонам,

в темноте, перед восходом

он вошел в свой сельский храм.

Он вошел - и ужаснулся -

груды хлама, гниль, развал,

оступился, поскользнулся,

и... с размаху в хлам упал.

И о ржавый гвоздь -”двухсотку”

пол-лица избороздил,

кровь течет по подбородку.

Боль и стыд. И нету сил.

Дождь за стенами закапал,

зашумел, дохнул грозой,

а Иван - сидел и плакал,

и смывалась кровь - слезой.

Где вы, прадеды и деды?

Где ты, род угасший мой?

Что ж мне в жизни только беды?

Что ж я брошенный такой?

Поднимитесь-ка стеною

все родные мужики,

полюбуйтесь-ка страною,

храмом, внуком без руки! -

Вдруг Иван запнулся словом

и наверх свой взгляд вознес -

Весь в крови, в венце терновом,

на него смотрел - Христос...

Все ушло, что было рядом, -

стены, звуки, хлам, разлад,

жизнь - исчезла, стала взглядом,

только взгляд, и - встречный взгляд.

Первый раз за полстолетья

в этой жуткой пустоте

человека взглядом встретил

Бог, распятый на Кресте

Невозможным оказалось

взгляд от взгляда отвести,

и тисками сердце сжалось

в мысли: - Господи, прости!

Если я не умираю -

смог Иван проговорить -

стыд свой знаю, грех свой знаю,

дай мне время искупить!

Нет руки - нельзя креститься,

дай же время, хоть чуть-чуть,

и сумеешь убедиться,

что к тебе лежит мой путь.

Не суди меня сурово,

если я по простоте

слишком прямо понял слово

о земном моем Кресте

Глава 6

Дня на три, иль больше даже,

из села Иван пропал...

Обнаружили пропажу -

ничего никто не знал!

Председатель в удивленьи,

как такое понимать? -

Кубик топчется в правленьи,

а Ивана - не видать!

Посылал домой к Ивану -

на двери висит замок.

Может, помер где-то спьяну

непутевый мужичок?

Хлебанул стакан отравы

И загнулся втихаря?

Обыскали все канавы,

все кусты. И все зазря.

Нет нигде... Опередила

всех Иванова кума:

Отыскался, вражья сила,

да беда, - сошел с ума!

Председатель сел в машину,

полсела - смотреть бегом

на редчайшую картину,

как людей берут в дурдом!

Побросали все, что можно,

прибежали стар и мал.

Только тихо, осторожно,

как бы он не осерчал.

И глазеют через щели:

Ну, чего он, буйный, да?

Бедный Ванька, неужели

к сумасшедшим навсегда?

Понависли виноградом

на забор и вдоль ворот,

председатель тоже, рядом.

Не подходит. Смотрит. Ждет.

Ваня-Ваня, после Клавы

беспросветно начал пить,

а мужчине без управы -

дважды два с ума сойтить!

Ну, чего там? Что он, ходит?

Да сидит, глядит во двор.

Ничего, спокойный вроде,

но в руке зажат топор! ...

Посреди двора лежала

пара бревен - два дубка.

Встал Иван и для начала

топором на них слегка

снял кору, зачистил ровно

и одной своей левшой

стал тесать он эти бревна,

силясь телом и душой!

Раз за разом тяжелее,

все мелькал, взлетал топор,

словно не было важнее

дела в жизни до сих пор.

Словно что-то дорогое

для себя Иван творил...

Обтесал одно, другое,

хоть и выбился из сил,

хоть уже рука дрожала

и в ушах он слышал гул,

все ему казалось мало -

не присел, не продохнул.

Пропилил пазы ножовкой,

гвозди хитро зажимал

меж коленями и ловко

топором их в дуб вгонял...

А когда Иван поднялся,

весь народ качнулся с мест -

он устало улыбался,

сжав рукой огромный крест

И вот тут толпа застыла:

что спросить и что сказать?

Может, хочет на могиле

Крест у Клавы поменять?

Иль чего удумал спьяну,

может, руки наложить?

Председатель встал к Ивану,

понял: надо говорить.

Мы тебя везде искали,

между прочим, все село

от работы оторвали...

Что ж, скажи, произошло?

И Иван не стал таиться,

крест к забору прислонил,

посмотрел в людские лица -

никого не пропустил,

И сказал: - Родные люди!

Знаю вас не первый год.

Может, кто меня осудит,

может, кто-то и поймет.

Если чем-то провинился,

то простите - грех бывал...

И народу поклонился

и в молчаньи постоял.

Не подумайте, что спьяну

я несу какой-то бред.

Пить теперь совсем не стану,

вы уж верьте или нет.

Что случилось, то словами

передать я вряд ли б смог...

Просто понял, что над нами

был и есть, и будет - Бог!

Сколько было за плечами

и позора, и стыда,

но ведь есть Господь над нами,

спросит он, и что тогда?

Дело каждого... Ну, словом,

я хотел вас всех просить:

может, церковь восстановим?

Может, легче станет жить?

И лишился дара речи

петроскитовский народ,

в удивленьи сжались плечи:

что с Иваном? Кто поймет?

Неужели так бывает?

Жил, ходил, и вот те на -

церковь строить зазывает!

И не будет пить вина?

Поначалу с подозреньем,

но тихонечко народ

уловил сердечным зреньем,

что Иван совсем не врет!

Что душевной теплотою

все слова его полны,

что Иван - за той чертою,

где притворства не нужны.

Чтобы стало все яснее,

расскажу вам, где я был.

Был я аж у Архирея,

с ним про церковь говорил.

Дал он нам благословенье

и сказал мне, что на храм

нужно власти разрешенье

и оплату мастерам.

Мастерам должны по праву

сколько нужно денег дать,

чтобы церковь - всем на славу!

Чтоб века могла стоять.

Коль доверите мне это,

все пройду, всю жизнь отдам,

по копейке, а до лета -

соберу на Божий храм.

Ну а власть? Чего таиться!

Ей теперь на все плевать!

Ей задача - прокормиться,

что же нам от власти ждать?

Как хотите, так живите,

стройте вы хоть минарет,

только денег не просите -

будет весь ее ответ...

Вот мое такое слово...

Нам решать, коль все мы тут, -

отошел Иван, и снова

тишина на пять минут.

Тишина. И, как от боли,

крикнул ветхий старичок:

Аль не русские мы что ли?

Что тут думать! Прав Росток!

Сколько ж можно? В самом деле,

как же церковь не поднять?

Зашумели, загалдели,

стали предков вспоминать,

к председателю вопросы:

Разрешит, не разрешит?

Тот, как мальчик, шмыгнул носом:

Я и сам не кришнаит,

я, как все вы, здесь родился,

так чего мне против быть?

И Ивану б я решился

сборы денег поручить.

Что случилось с ним - не знаю,

словно вижу не его!..

Одного не понимаю,

крестдубовый - для кого?

Для меня! - Спокойно, строго,

вдруг Иван провозгласил.

Чтобы видно было Богу,

что и я свой крест носил...

У кого-то сердце сжалось,

кто - слезу смахнул тайком.

Лишь безродье ухмылялось

в стороне. Особняком.

Глава 7

Сколько странников ходило

и скитальцев по Руси!

Солнце ль голову палило,

дождь ли серый моросил -

шли, гонимые судьбою,

и в лаптях, и босиком,

то безлюдною тропою,

то проезжим большаком.

Шли с прошением в столицу

или с нищенской сумой,

богомолец шел молиться,

шел солдат с войны домой.

Каторжанин из Сибири,

погорелец без угла -

всем им крышей небо было,

и еда одна была -

хлеб да лук, да чья-то милость,

да вода из родника...

Мало что переменилось,

хоть сменялись, шли века.

Есть бумага сельсовета,

что “Ростов Иван ведет

сборы средств на храм, и это

поручил ему народ”.

Мало ль что в пути случалось

поначалу и потом,

а бумага - выручала...

Так и шел Иван с Крестом

Так и шел... А что за этим?

Что за фразою простой?

Пробуждался на рассвете

то в стогу, то под кустом,

в старом брошенном сарае,

в чистом поле иль в лесу

с хрипом: “Боже, умираю!

Не смогу! Не донесу!”

Вновь и вновь шептал молитву,

целовал свой Крест, просил,

словно воин перед битвой,

и терпения, и сил.

Знал, что нет назад возврата,

Без Креста - спасенья нет,

коли тьмою все объято,

то иди, ползи на свет!

И неведомая сила

просыпалась в нем опять,

боль из тела уходила -

можно сесть, и можно встать.

И сухарь перед дорогой

в чистой луже размочить.

Вот и все, и слава Богу!

Если встал - то будешь жить!

Крест веревкой перетянут

через левое плечо,

снова версты дыбом встанут,

снова кровью истечешь,

снова рухнешь бездыханный...

Будешь жить? Не будешь жить?

Бедный Кубик, друг желанный

остается сторожить...

И пошла молва по свету

и достигла разных мест,

что живет в народе где-то

человек, носящий Крест

Кто дивился, кто пугался,

кто не верил... но потом

в душах тайно оставался

образ странника с Крестом

Кто он? Что? Какой судьбою

Крест ему достался тот?

Как же он, с одной рукою,

и зачем тот Крест несет?

Одинок ли он? В себе ли?

Есть ли дети или нет?

Почему он так поверил

В Божий Суд под старость лет?

Как должно житье земное

человека изломать,

чтоб решиться на такое,

чтоб таким вот странным стать!

Или все не так случайно

и какой-то смысл большой

и неведомая тайна

управляют той душой?

Так Иван - Ростов от рода -

славу тихую снискал

и почтение народа,

хоть и сам о том не знал...

Он тогда не знал о многом,

проходя из дома в дом,

за забором, за порогом

он встречал такой прием,

словно гостя дорогого,

ждали здесь с десяток лет,

ждали праведного слова

среди пьянства, смут и бед.

Впереди молва катилась

про того, кто Крест несет!

И у нас, у нас случилось!

К нам пришел, смотрите, вот!

Вот он, грязный и небритый,

Крест свой носит по дворам,

в каждый двор идет с молитвой,

собирает деньги в храм.

И крестьяне подавали,

не скупясь, от всех щедрот,

хоть совсем не жировали,

а скорей - наоборот.

Просто каждому хотелось

дать Ивану этот грош:

не жилось теперь, не пелось,

пусть хоть будет храм хорош!

Нету счастья нам земного,

помолись, Иван, за нас!

И стоял Иван сурово,

видя взгляд просящих глаз.

Я грешил на свете много,

а теперь вот сам молюсь...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Если все попросим Бога

за себя, за нашу Русь,

за грехи людские наши

и за весь позор и стыд -

неужели ж Он откажет,

неужели не простит?

В пояс кланялся, прощался,

Крест на плечи поднимал

и в дорогу отправлялся.

А куда - никто не знал...

Для людей Иван - не первый,

кто о Боге вел рассказ,

но... с такою крепкой Верой

все встречались первый раз!

Уходя на две недели,

возвращался точно в срок,

ковыляя еле-еле

под Крестом своим Росток.

Из забытых деревенек,

из неведомых краев

приносил немало денег

“сборщик средств” - Иван Ростов.

Все по счету без обмана

в сейф бухгалтер запирал

и подмигивал Ивану:

“Ты себе б хотя бы взял!”

На глазах Иван серьезнел:

“Даже словом не греши!

Тут же боль людей и слезы

во спасение души!

Не греши, пусть даже словом!..”

И шагал в свой старый дом-

полусогнутым, суровым,

с собачонкой и с Крестом.

Как он весь переменился!

Несмотря на все труды,

обязательно постился:

в пост - сухарь, стакан воды.

Брови стали как-то строже,

и лицом прозрачный стал,

но глаза - теплей, моложе,

значит, дух не увядал!

Земляки его спешили

обсудить накоротке:

И откуда столько силы

в неказистом мужике?

Как он жив - никто не знает,

все с Крестом, везде с Крестом,

и ведь денег собирает -

скоро сейф набьет битком!

Отзимуем, глянешь, к лету

станем церкву возводить, -

и вздыхали: - Боже-светы,

может, легче будет жить...

Весь Петровский Скит гордился,

что у них - не где-нибудь -

человек такой явился,

что избрал тернистый путь.

И они свой храм построят,

и молва про этот храм

облетала все просторы -

быль со сказкой пополам.

И далеко слух гуляет,

что Ивана - Бог ведет,

и болящих исцеляет,

и покаяться зовет...

В сентябре, в райцентр пришедши,

встал Иван с Крестом, с сумой,

и услышал: - Сумасшедший!

Не позорь! Иди домой!”

Мимо люди шли в заботах,

щебетали воробьи,

а Иван вздохнул всего-то:

Дочи! Доченьки мои!

И глядел в родные лица

и хотел обнять, прижать,

И Иван обмяк, смутился:

Что ж не ездите домой?

Я один... мне как-то снился

сон про вас... такой чудной...

И замолк... к чему все эти

и слова, и разговор:

не его - чужие дети

на него глядят в упор!

И надменность у Наташи,

и у Таньки - едкий глаз:

Ты иди домой, папаша,

не позорь, ей-Богу, нас.

Каблучками застучали

и в толпе исчезли вновь -

без слезинки, без печали.

Плоть его. Родная кровь.

Долго ждал Иван парома,

вспоминал всю жизнь опять...

Был мужик, хозяин дома,

Клава с ним - жена и мать.

Были дочки - всем на славу,

было счастье и покой.

И любил он нежно Клаву,

а потом... - случился сбой.

Городским бы можно было

и таиться, и скрывать,

но село - вовсю трубило,

все про всех умело знать!

Полюбила?

Полюбила! - молвит Клава без стыда.

Что Ивану делать было?

Начал пить. Пришла беда.

Столько лет Росток хвалился

и семьею, и женой,

тут те на - пришел, явился,

хахаль-махаль озорной!

Для начала разговора

мужика Иван побил,

и мужик уехал скоро -

знать, не сильно и любил.

Клава... Ладно... Согрешила...

Но помиримся! Простим!

Все пойдет, как раньше было,

ведь двоих детей растим!

Что? Чего ей не хватало?

Может, впрямь, любовь была?

Видел, чуял - тосковала,

изводилась - не жила.

Попривык Иван к стакану...

В поле раз сбирал “валки”

на комбайне - шнеком спьяну

и оттяпал полруки...

Инвалид в неполных сорок...

Как тут жить, семью тянуть?

Что ни день - то драки, ссоры,

поломалось, не вернуть!

И рвалась душа на части,

есть семья, и нет семьи,

крыша есть - уплыло счастье,

отсвистели соловьи...

Умерла, угасла Клава,

дочки в город подались...

Кто тут правый? Кто не правый?

Вот попробуй, разберись...

Долго ждал Иван парома,

Переехал. Крест взвалил

и опять от дома к дому

ковылял. На храм просил.

Глава 8

В ноябре, на Златоуста,

завелась метель к ночи.

На селе темно и пусто,

все по хатам, у печи.

А метель свистит, дуреет,

воет, ставнями скрипит.

Хорошо, что печка греет!

Спи в тепле. Спокойно спи!

И уже поближе к ночи

сквозь привычный этот вой

одинокий, страшный очень,

появился вой другой.

Или волчий, иль собачий -

заунывно, тяжело,

да не вой - а кто-то плачет,

душу рвет на все село.

Жутковато. Темень. Полночь.

Ветер. Вой. Метель. Луна.

Но никто не звал на помощь -

знать, балует сатана...

Лишь назавтра, утром рано,

возле церкви, у берез

набрели на труп Ивана...

Рядом Крест, и мертвый пес...

И глядело исподлобья

все село без слез и слов.

Кто? Зачем? За что так подло?

Чем? Кому мешал Ростов?

Взгляд открыт. На шее - рана.

Сумка. В сумке - ни гроша.

Расходитесь. Нет Ивана.

Отошла его душа.

На столе, в своем же доме,

он лежал - помыт, побрит,

их земляк, давно знакомый

однорукий инвалид.

Как положено, одели -

кто костюм, кто туфли дал.

Свечи тонкие горели.

Дед в углу Псалтирь читал.

На колхозной пилораме

гроб добротный сделан был.

Дочкам дали телеграммы:

“Ваш отец Иван - почил”.

Рядом с Клавиной могилой

и ему приют нашли,

но, с трудом, ломами били

комья мерзлые земли.

И готовятся поминки,

и струится дым печей,

и летят ничьи снежинки,

и лежит Иван - ничей.

И нигде не видно пьяных,

и погода - хороша...

Только страх: не из Ивана,

из села ушла душа...

Так Петровский Скит веками

никого не хоронил,

лишь сейчас узнали сами,

кем Иван при жизни был!

К погребенью, на прощанье,

был в село такой поток,

словно всем пообещали

выдать золота кусок.

Но не золота химера

привела поток людей,

а святая Божья Вера,

и Иван, окрепший в ней.

С ним прощались, целовали;

бабы, старцы, малыши,

cами свечи зажигали

на помин его души.

Дед один спешил открыться:

Я за сына как-то раз

попросил его молиться.

Он молился. Сына - спас...

Уж изба не умещала

всех желающих людей,

но толпа ждала, стояла...

Значит - надо было ей.

В город съездили, просили:

хоть бы батюшка отпел!

Тот приехал. На могиле,

как того обряд велел,

“Живый в помощи” звучало,

и каноны, и псалмы,

чтоб душа не тосковала,

чтоб спасти ее от тьмы.

Отпевание. Прощанье.

Как когда-то в старину...

И народ стоял в молчаньи,

думу думая одну.

Как же все случилось странно:

тьма народа, свой народ,

все пришли почтить Ивана -

кто глядит, кто слезы льет.

Чем собрал он их едино?

Не велик, не знаменит,

Петроскитовский мужчина,

однорукий инвалид?

Вся Россия - у Ивана!

Вся, какая есть теперь,

что устала от обмана,

что устала от потерь,

что детей рожать не хочет,

что съедаема тоской,

что безудержно хохочет,

там, где рядом дикий вой,

что, как нищенка, по свету

ходит, клянчит на житье,

и подняться - силы нету,

будто сглазили ее.

Как она? Страна святая?

Вдруг смогла такою стать?

Незаметно увядая,

все теряя - мощь и стать!

И дрожат в своей Отчизне

под ударами судьбы

без огня, без жажды жизни

не хозяева - рабы!

Потому молчат упорно,

что объял великий стыд

перед тем, кто так покорно

со свечой в гробу лежит!

Потому что силой воли

человек - Иван Ростов -

выбрал сам свою же долю,

свой предсмертный путь

с Крестом!

Потому что силой Веры

всем внушил - спасенье есть,

потому что вспомнил первый

Бога, Русь и предков честь!

Крест ему установили,

тот, что он носил с собой...

Вот и все. Похоронили.

Путь закончился земной.

От обряда погребенья -

путь тернистый к небесам,

и надежда на спасенье...

А народу - строить Храм.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Снег пошел. Совсем стемнело,

разошлись с могилы все,

и стоял в рубахе белой

одинокий Федосей.

Эпилог

По весне, лишь снег растаял,

только высохла земля,

стали миром церковь ставить.

От фундамента. С нуля.

А в России все сначала

не впервые начинать -

истреблялась, исчезала,

а потом, глядишь, опять,

из-под пепла, из-под праха,

где чернела пустота,

после крови, после страха

вырастала - красота...

Освятили место храма,

помолились и пошли -

загудела пилорама,

камни, доски повезли,

лес везли, раствор месили

прямо с раннего утра,

а за всем трудом следили

дел церковных мастера.

Поработают, устанут -

отдохнут, попьют воды,

и всегда Ростка помянут,

вспомнят все его труды.

Сколько верст по бездорожьям

проходил он - кто сочтет?

Но что всех трудов дороже –

свой народ собрал в Народ!

А убийц его сыскали:

шаромыгам на стакан

не хватало, и отняли

деньги те, что нес Иван.

И убили без зазренья,

и не дрогнула рука...

Ждать ли им теперь прощенья

за невинного Ростка?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Если вам когда случится

Скит Петровский посещать,

вся постройка завершится,

будет храм уже стоять!

Вы зайдите! Не ленитесь!

Свеч купите восковых,

за Ивана помолитесь,

и за всех, за всех других

православных наших братьев,

кто в родную землю лег.

Для молитвы неба хватит,

потому что в небе - Бог!

В мае этого года по своей журналисткой работе в районной газете «Маяк» ездил я на районный же конкурс мастеров машинного доения. Ферма, на которой проходил этот конкурс, расположена в красивейших местах между селом Уткино и Янгосарь.

Солнышко щедро поливало пологие зелёные холмы. Просёлочная дорога бойко катилась под колёса редакционного уазика, с каждого взгорка открывалась родная полевая даль с каёмкой леса...

Потом был конкурс, каждый делал свою работу, конкурсанты соревновались в профессиональном мастерстве, судьи - судили, я фотографировал... В обеденный перерыв решили мы с водителем съездить и до Янгосари. Я уже был наслышан об этом когда-то большом, а ныне умирающем селе.

И увидели мы останки сельского клуба - полуразобранные стены из силикатного кирпича, и закрытый медпукт, и пару бревен на месте бывшей школы. И храм. Большой, величавый... С пробоинами в стенах и куполе, с выдранными и полуистлевшими досками пола... Но взыскующие Лики глядели на нас, сквозь старую побелку и кощунственные надписи; но лучи, проникавшие в подкупольные узкие оконца, складывались в осеняющий крест!..

Потом мы вернулись на ферму, а потом закончился конкурс и в Уткинском ДК награждали лучших доярок. А потом был концерт. И на сцену вышел человек с простым лицом, в самом простом пиджачке, с гармошкой. И пел он очень просто, непритязательно... И я, как и многие, увел глаза вниз, вжался в кресло, сжал зубы... Пел он про Янгасарь, пел про те деревеньки, от которых уж и следа не осталось, пел про этих женщин, сидевших в зале, затаённо слушавших, прижимавших к груди свои конкурсные подарки...

Прошло несколько месяцев. Я так и не позвонил в ДК села Уткино, чтобы записать текст песни и узнать имя автора - закрутился, засуетился, забыл... Телефонный звонок отвлёк меня от какой-то газетной текучки.

Женщина, стесняясь, с оговорками, но рассказала, что была, мол, в Уткино на конкурсе, слышала на концерте песню, не может забыть. Попросила опубликовать текст песни в газете. И я сказал ей спасибо, за то, что она напомнила мне о том, что я и сам хотел сделать. А вечером, дома, «полез в интеренет», ввёл в «поисковик» первую строчку. И первое же сообщение, которое вышло на экран опять заставило сжать зубы и в отчаянии пристукнуть кулаком по столу. «26 мая 2006 года в городе Козельске Калужской области убит русский поэт Николай Мельников, автор песни «Поставьте памятник деревне» и поэмы «Русский крест».

ПОСТАВЬТЕ ПАМЯТНИК ДЕРЕВНЕ

Поставьте памятник деревне

На Красной площади в Москве!

Там будут старые деревья,

Там будут яблоки в траве,

И покосившаяся хата

С крыльцом, рассыпавшимся в прах,

И мать убитого солдата

С позорной пенсией в руках!

И два горшка на частоколе,

И пядь невспаханной земли,

Как символ брошенного поля,

Давно лежащего в пыли!

И пусть поёт в тоске и боли

Непротрезвевший гармонист

О непонятной русской доле

Под тихий плач и ветра свист!

Пусть рядом робко встанут дети,

Что в деревнях ещё растут -

В наследство им на белом свете -

Всё тот же чёрный, рабский труд!

Присядут бабы на скамейку,

И всё в них будет как всегда:

И сапоги, и телогрейки,

И взгляд потухший в «никуда»!..

Поставьте памятник деревне,

Чтоб показать хотя бы раз

То, как покорно, как безгневно

Деревня ждёт свой смертный час!

Ломали кости, рвали жилы,

Но ни протестов, ни борьбы -

Одно лишь «Господи, помилуй!»

И вера в праведность судьбы.

Поставьте памятник деревне

На Красной площади в Москве...

Там будут старые деревья

И будут яблоки в траве...

Тут же прочитал и о Николае Мельникове... «Николай Алексеевич Мельников родился 6 марта 1966 года в селе Лысые Злынковского района Брянской области. Кроме него, в семье Алексея Харитоновича и Раисы Фёдоровны росли ещё две дочери - Валентина и Наталья. Отец Николая был очень любознательным и разносторонним человеком, сплачивал вокруг себя талантливых односельчан, был очень музыкален, как и его супруга. Поэтому не случайно, что в их семье постоянно звучала русская песня, и дети переняли дар своих родителей: все хорошо пели, у Валентины музыкальное образование, а Николай сочинил много песен на собственные стихи. К сожалению, Алексей Харитонович рано ушёл из жизни и не успел порадоваться успехам своих детей. Раисе Фёдоровне, простой крестьянке, пришлось в одиночку поднимать двух дочерей и сына, и ей это удалось сполна: все выросли порядочными и честными людьми. Мама поэта живёт по-прежнему в том же селе рядом с дочерьми. Как же было ей тяжело пережить гибель родной кровиночки...» А как он-то о маме своей написал...

К МАМЕ

Мама! Родная! Если б ты знала

Там, на промокшем перроне вокзала,

Как тяжело моё сердце стучало,

Как мою душу тоска разрывала!

Я отмолчался, и ты - не сказала,

Только слеза по щеке пробежала.

Что меня в жизни моей ожидало -

Это одну лишь тебя волновало...

Что со мной было? Что со мной стало?

Ты не всегда и не всё понимала.

Только молилась, только прощала,

Только ждала - и опять провожала...

Время минуты свои отсчитало -

Господи, как же минут этих мало!

Поезд качнулся, и ты побежала,

Слёзы платком на ходу утирала...

А проводница мне чай предлагала,

А за окошком Россия мелькала,

Снова мой путь - без конца и начала...

Как я люблю тебя! Если б ты знала!

«Но прежде чем был «промокший перрон вокзала», Николай Мельников окончил восемь классов в Лысовской школе и поступил в Новозыбковское педучилище. Но учиться там не захотел, бросил, ибо мечтал стать режиссёром и актёром, мечтал учиться в Москве. Начал работать на консервном заводе, а среднее образование получил в Злынковской вечерней школе. В этой школе Николай познакомился и подружился с Игорем Сушенком, начинающим тогда художником, и предсказал ему блестящее будущее на ниве живописи, что впоследствии и произошло. В судьбе обоих талантливых ребят определённую роль сыграла Любовь Андреевна Чижевская, преподаватель словесности в той вечёрке, которая проводила для рабочей молодёжи своеобразные творческие семинары по литературе и искусству.

После окончания школы Николай отправился покорять Москву - поступать в знаменитый ГИТИС. И, несмотря на жуткий конкурс, он был принят на актёрский факультет. Тут ему, деревенскому пареньку, помог, как он сам однажды выразился «замешанный на наглости здоровый оптимизм, что присущ молодым», а также творческий потенциал, который он чувствовал в себе с детства. Из института был призван в армию, а после демобилизации, продолжил образование уже на двух факультетах - актёрском и режиссёрском. В 1994 году он снял видеофильм «Игорь Шафаревич: Я живу в России» и за эту работу на международном кинофестивале «Золотой Витязь» в том же году стал лауреатом в номинации за лучший сценарий... В 1995 году за песню «Поставьте памятник деревне»на совещании молодых писателей в Переделкино Николай Мельников был принят в Союз писателей России. Полагаю, конечно, не только за эту песню, но и за другие волнующие душу произведения, - однако так эмоционально написала в своей статье Лариса Баранова-Гонченко, рассказывая о том событии. В 1997 году он стал лауреатом литературного конкурса имени Фатьянова», - так писал неизвестный мне интернет-автор.

А вот так сам Николай Мельников предсказал свою судьбу:

На мне стоит клеймо поэта,

А у поэта на Руси -

Так довелось - недолги лета.

Мне тридцать. Господи, спаси!

Поэтов нагло убивали

Во все века, и всякий раз

Убийц на волю отпускали -

Другим поэтам напоказ!

Чего ж мне ждать? Всё это было -

Удар ножа иль выстрел в грудь,

Или подвыпивший верзила

«Случайно» стукнет чем-нибудь.

Самоубийств инсценировки,

«Несчастный случай» - как назло...

Какой цинизм! Какой сноровки

Достигло это ремесло!

Впрочем, так можно переписывать все стихи Николая Мельникова... Я бы и не против, но всё же остановлюсь. Только отвечу тем, кто скажут обязательно: «Да что он всё плачет об умирающей деревне!.. Это же всё про девяностые годы. А сейчас-то, посмотри, какая техника в полях работает, какие роботы на фермах...»

Да, импортные тракторы пашут наши поля, да, роботы заменяют живых доярок... Да, так же пьют и вешаются мужики от тоски. А ещё закрываются школы и медпункты в деревнях (по-нынешнему - «оптимизируются»), а ещё - все пригороды застроены дачными теремами за высокими заборами. Не заглянуть»хозяевам» земли за эти заборы, туда, где отдыхают от трудов тяжких «слуги народа»... И сейчас в пору всем крестьянам подписаться под письмом, которое написал за весь крестьянский народ Николай Мельников...

ПИСЬМО

Здравствуйте, все, кто услышит нас!

Наше письмо - открытое!

Пишет вам в тихий вечерний час

Деревня, вами забытая!

Длинные тени легли на траву,

Ушли дневные заботы.

Мы собрались и пишем в Москву:

Быть может, услышит кто-то?

Нам столько хотелось всего рассказать,

Но сразу просятся строки -

За что вы оставили нас умирать?

Зачем же вы так жестоки?

Нас будто бы нет - мы как дым, как туман,

Ходячие тени без плоти...

Родные, куда же вы без крестьян?

К какой вы цели идёте?

Но... всё по порядку... Мы живы пока,

Хоть жизнь наша еле тлеет,

Хоть невзлюбила власть мужика

И баб с детьми не жалеет!

Мы брошены здесь - поглядите на нас,

Поймите же все, кто может:

Погибнет деревня - приходит час,

Но вы - погибните тоже.

Будут ночами звёзды сиять

Над тем, что жило когда-то,

И будут поля на Руси зарастать,

И рухнет последняя хата.

Если теперь не желает страна

Тяжкий наш труд уважить,

Значит, деревня ей не нужна -

Нужна земля на продажу.

Нет к нам вниманья! Хозяина нет!

Былого нет уваженья!

Для нас он не белый, наш белый свет -

Тленье... вокруг тленье...

В лихую годину, во веки веков,

Когда нам враги грозили,

Мы в бой посылали лучших сынов

За землю и за Россию.

А бабы, как кони, тянули плуги,

Скрипя зубами, пахали...

Родина! Слышишь ты нас? Помоги!

Мы тебе всё отдали!

................................................

Деревни, как лодки, ложатся на грунт,

Объятые тьмой громадной.

Не будет протестов, не вспыхнет бунт

«Бессмысленный и беспощадный».

... Мы очень устали... Порою ночной

Нам стало нередко сниться,

Как слёзы свои загребаем рукой

И сеем, словно пшеницу.

Разве не так? Разве не нужна очень кому-то «земля на продажу»?.. Ещё как нужна-то! Вот и «оптимизируют»...

Но главным делом русского поэта Николая Мельникова стала поэма «Русский крест». Низкий поклон ему за этот выстраданный жизнью и смертью подвиг.

Вашему вниманию представляю поэму Николая Мельникова «Русский крест».

24 мая 2006г. в г.Козельске был убит пронзительный русский поэт Николай Мельников, автор потрясающей поэмы «Русский крест», написанной с огромной верой в русский народ, надеждой и любовию.

За последнее время в России не было написано ничего сильнее по силе и духу. При чтении «Русского креста» невольно наворачиваются слезы. Это плачет душа. Поражает в самое сердце простота и глубина слова, оно зовет и вдохновляет. Россия просыпается, прозревает — поэтому плачет душа слезами покаяния. Так примите р. Б. Николая. Он ушел, а нам оставил «Русский крест» с верой, надеждой и любовию. Читается произведение на одном дыхании.

Поставьте памятник деревне на Красной площади в Москве,
там будут старые деревья, там будут яблоки в траве.
И покосившаяся хата с крыльцом, рассыпавшимся в прах,
и мать убитого солдата с позорной пенсией в руках.
И два горшка на частоколе, и пядь невспаханной земли,
как символ брошенного поля, давно лежащего в пыли.
И пусть поет в тоске от боли непротрезвевший гармонист
о непонятной «русской доле» под тихий плач и ветра свист.
Пусть рядом робко встанут дети, что в деревнях еще растут,
наследство их на белом свете - все тот же черный, рабский труд.
Присядут бабы на скамейку, и все в них будет как всегда -
и сапоги, и телогрейки, и взгляд потухший… в никуда.
Поставьте памятник деревне, чтоб показать хотя бы раз
то, как покорно, как безгневно деревня ждет свой смертный час.
Ломали кости, рвали жилы, но ни протестов, ни борьбы,
одно лишь «Господи, помилуй!» и вера в праведность судьбы.

ГЛАВА 1

Ровно в полночь, торопливо петухи прервали спор,
и изломанная ива перестала бить забор.
Лунный свет во тьме рассеян, тишина окрест звенит,
спит земля, и вместе с нею спит село Петровский Скит.
Что налево, что направо - ни души, ни огонька,
лишь в тумане, как отрава, льется вкрадчиво река,
лишь мышиное гулянье соберется у ворот,
да невнятное мерцанье вдоль по кладбищу пройдет.
Под покровом тихой ночи тени бродят без следа
и недоброе пророчат, Будто ждет людей беда.
Что вы, тени, расходились? Не пугайте кратких снов -
эти люди утомились и от бед и от трудов.

Местный сторож, однорукий инвалид Иван Росток,
протрезвился и от скуки кисло смотрит на восток.
Не спеша дымит махоркой, сам себе бубнит под нос
о крестьянской доле горькой про судьбу и про колхоз.
Что он видел в этой доле за полет ушедших лет,
кроме пыли, кроме поля, да картошки на обед?
Кроме плуга и навоза - воровство и беспредел
председателей колхоза, вот и весь его удел.
Что мечталось - не случилось, что хотелось - не сбылось,
что имелось - погубилось, пролетело, пронеслось.
И какою-то беспутной жизнь представилась ему -
неспокойно, неуютно и на сердце, и в дому…
«Сын» потрепанной фуфайки, «брат» изношенных сапог,
жил открыто, без утайки, но без водки жить не смог.
Все отдаст из-за сивухи, все сменяет на стакан
бывший пахарь, бывший ухарь, ныне спившийся Иван.

За лесами, робко-робко обозначился восход,
словно узенькая тропка, по которой день пройдет.
Разольется день с востока, как из крынки молоко,
и от этого потока станет просто и легко.
И когда пастух крикливый уведет в луга коров -
встань, мужик, и будь счастливый, все забудь и будь здоров!
А пока что, среди ночи, повздыхавши обо всем,
сник Иван, зажмурив очи, и на миг забылся сном.
И на миг он стал спокоен, и увидел он во сне,
как летел Великий Воин на невиданном коне.
Оставляя за плечами семицветную дугу,
он лучами, как мечами, бил по страшному врагу.
В жуткой схватке все смешалось и исчезло, как пришло,
только радуга осталась да родимое село.
К удивленью, вслед за этим появились у окна
дом покинувшие дети и покойница жена.
Хохоча, на лавку сели, как немало лет назад,
как когда-то в самом деле всей семьей сидели в ряд.
Хоть Иван, без них негретый, хоть Иван без них зачах,
дочки - ладно, дочки - где-то при мужьях и при харчах.
Хоть ему с одной рукою даже ужин не сварить,
значит, так тому и быть.
Но жена! Свиданья с нею долго ждал Иван Росток -
эти руки, эту шею, этот выцветший платок
он лелеял от забвенья в изболевшейся душе,
чтобы вымолить прощенье, запоздалое уже…
Было ль, нет? Исчезли разом воин, дочки и жена,
отогнав виденья сна, о себе напомнил разум.
Что? Куда? К чему конкретно применить свой вещий сон?
Для Ивана - безответно, не силен в разгадках он.

ГЛАВА 2

Льется время… Век двадцатый отплясался на стране,
и стоят все те же хаты, поредевшие вдвойне.
В хатах тихо меркнут люди, обнищавшие втройне,
и не знают, что же будет в их деревне, в их стране.
Войны, ссылки, труд дешевый, принужденья и обман —
как тяжелые оковы, крепко спутали крестьян.
Ни вздохнуть, ни просветлиться,
на Москву - тяжелый взгляд, словно враг засел в столице
и ничтожит все подряд…
Но страшней, чем пораженье, хуже хаоса в стране -
злое, тихое вторженье в душу русскую извне.
Постепенно, год от года, все подлее и сильней
заражение народа грязью новых смутных дней!

Кто их звал? Газеты звали, и теперь уж треть села
тех, кто долго разъезжали в тщетных поисках угла.
Поначалу осмотрелись, получили «стол и дом»,
и - понравилось, пригрелись, но не стали жить трудом.
Словно мусор в полноводье, их несло, и принесло, —
непонятное «безродье» в наше русское село.
Ничего им здесь не свято — ни родных тебе могил,
ни сестры тебе, ни брата, и живи, как раньше жил.
Раньше пил - и здесь не бросишь,
где-то крал - кради опять!
Что ты вспашешь? Что накосишь? Не приучен ты пахать!
Как-то быстро и беспечно мой народ к тебе привык,
и к твоим похмельям вечным, и к повадкам, и язык
твой блатной не режет слуха, и тебе же продает
полунищая старуха самогон - и тем живет.
Но никто не ужаснется и руками не всплеснет,
и безумью поддается всеми брошенный народ.
Никого не удивляет то, что даже бабы сплошь
по неделям запивают, унося последний грош-
В плодородные угодья заселяется сорняк.
Тихо делает «безродье» то, чего не может враг.

Сколько ж это будет длиться — молодой, в расцвете лет,
не нашел опохмелиться и покинул белый свет?
И при всем честном народе в борозду, к земле упал.
Был ты весел, всем угоден… Но ушел… Сгорел… Пропал.
А вослед тебе, без счета, души новые летят…
Что потом, в конце полета? Что там? Рай? Иль снова ад?
Неприкаянные дети, без тепла и без царя,
вы помыкались на свете и ушли. За так. Зазря.
Без креста, без покаянья, и кому теперь нужны
ваши мысли и страданья, ваши слезы, ваши сны?
Слез Россия не считает - все века в слезах живет…
Но уже заметно тает несгибаемый народ.

ГЛАВА 3

Средь густых лесов посеян за селом Петровский Скит
хутор деда Федосея в одиночестве стоит.
Редко здесь бывают люди, с давних пор заведено, -
только филин деда будит, только ель стучит в окно.
Нелюдимым, отрешенным, без зарплат и без аптек,
по другим - своим законам прожил он свой долгий век.
Про него судачат много, языками небо трут, -
или очень верит в Бога, или он колдун и плут?
Ничего не зная толком, кто-то брякнул, что не раз
дед прикидывался волком и скулил в полночный час…
Как же глупо! - Федосея в злых деяниях винить,
если вся твоя Расея начинает к ночи выть.
От безвыходности постной бьется в стену головой,
и несется в черный космос тихий, скрытый, четный вой.

День прошел. И почему-то - лежа, глядя в потолок, -
вдруг решил сходить на хутор опечаленный Росток.
Сон ночной его терзает, сон покоя не дает.
- Может, дед хоть что-то знает, может, дед чего поймет?
Кубик - пес, душа родная, подскочил, вильнул хвостом,
и, друг дружку охраняя, в темный лес пошли вдвоем.
А в лесу, ну как живые - то вздыхают, то скрипят,
вековые, смоляные - сосны ноченьку не спят.
Перепуганная птица из-под ног, взлетев, орет.
- Фу-ты, е, - Иван храбрится, бедный Кубик - чуть идет.
Наконец, и хутор. Вот он - дом, а в доме - тусклый свет,
будто ждет и сам кого-то, сам не спит столетний дед.
Приготовился для встречи -двери настежь, свет в проем.
- Добрый вечер! — Уж не вечер!
Заходите с Богом в дом!
Дверь закрылась за Иваном, и в глаза ему глядит дед в рубахе домотканой
с медным Спасом на груди.
Борода — белее мела, ясный взгляд из-под бровей…
И Иван глядит несмело, как живет затворник сей.
Печь в побелке, всюду чисто, все отмечено трудом,
и неведомый, душистый, запах трав укутал дом.
Мирно теплится лампада, ряд иконок в рушнике -
все по-русски, все как надо и в избе, и в старике.
Отлегли с души тревоги, все, как будто, ничего…
Молвит дед: «Теперь с дороги выпьешь чаю моего!»
Подает Ивану кружку, и Иван, одной рукой,
поудобней взяв за дужку - раз глотнул! глотнул другой!
Что случилось, непонятно, но буквально с двух глотков
повернулась жизнь обратно - в юность, в детство, в глубь веков!
Вкус невиданный и редкий, запах сосен, тысяч трав
уносил к далеким предкам, душу трепетом объяв.
Не Россия - Русь Святая открывалась все ясней,
благолепие являя мужику из наших дней!

…И заныло, застонало, больно сердце изошло -
вот чего оно искало! Вот бы где себя спасло!
Но давно пути закрыты в тот святой, забытый край, -
проживай, как раб забитый, как собака - умирай!
И сидит ошеломленный, «обокраденный» Росток -
жил всю жизнь - всего лишенный, и не знал, чего он мог!
И не знал, какие силы потерял народ его,
Потому что хитро скрыли в «Богоносце» - Божество.
Два глотка - такая малость, трав целебных волшебство,
но в Иване не осталось от Ивана ничего!

Ты пришел просить совета, - тихо начал Федосей, -
что придешь - я знал про это, был мне знак на случай сей.
Коль ты здесь - то слово в слово слушай все, что знаю я…
Род твой, суть, - Петра Ростова, от него пошла семья.
Кто он - мы уже не знали, это - тьма веков хранит,
но селу названье дали в честь него - Петровский Скит.
Говорят, что все Ростовы ростом были велики,
лошадиные подковы гнули эти мужики!
Толк в крестьянстве понимали, жили Верой и трудом
и Отечество спасали, если враг врывался в дом.
Божий Крест несли со всеми… Кто же думал, что потом
изойдет Ростовых племя - станет низеньким… Ростком!
Дед вздохнул. Иван смутился, низко голову склонил,
а на улице томился бедный Кубик. И скулил.
- Соня видел… - Разумею,
что Господь тебе явил бой Георгия со Змеем - бой святых и черных сил!
Прожил ты почти полвека и не знал, что каждый час
бой идет за человека, бой за каждого из нас!
Бой все явственней и злее - Тьма на Свет сбирает рать,
но, когда повергнут Змея, где ты будешь обитать?
Ты! Иван! Себя забывший! Бивший бедную жену!
Никудышний, все пропивший, шел ты медленно ко дну.
Заплутался, загрешился, но Господь тебя смирил, -
спьяну ты руки лишился, той руки, которой бил!
Так теперь всю жизнь влачиться,
в одиночку куковать, ни работать, ни креститься и родных не приласкать…

Дед замолк. И сразу, с ходу, будто палками побит,
дал Иван себе свободу - по-ребячески, навзрыд,
слезы лил, вздыхая тяжко, в полный голос причитал,
и рукав его рубашки очень скоро мокрым стал.
Под иконами рыдая, не стесняясь никого,
никого не обвиняя, лишь себя же самого -
голосил крестьянин русский, вспоминая жизнь свою:
и жену в цветастой блузке, и детей, и всю семью,
и отца, и мать, и деда, страшный голод на селе,
и войну, и крик «Победа» с липким хлебом на столе…
Голосил. Отголосился и затих. А дед ему:
- Ты со всеми заблудился, но спасаться - одному!
И теперь меня послушай - сон тебе затем и был,
чтобы дар бесценный - душу, ты, Иван, не загубил!
Так исполни ж волю эту! Проплутавши столько лет,
повернись, несчастный, к свету и иди, ползи на свет!
Крест взвали себе на плечи, он - тяжел, но ты - иди,
чем бы не был путь отмечен, что б не ждало впереди!
- В чем же крест мой? Кто же знает?
На душе - один лишь страх! - Все Господь определяет, всякий знак - в Его руках.
Ты - пойдешь, и не пугайся ни судьбы, ни слов, ни ран…
Время близко. Собирайся. Торопись. Иди, Иван!

Время близко… Ангел вскоре вострубит на небесах,
и на всем земном просторе воцарится Божий Страх.
Потекут людские реки - царь и раб - к плечу плечом, -
первый век - с последним веком, убиенный - с палачом.
И в суровой Книге Жизни все про каждого прочтет тот, кто видел наперед.
И неверивший - поверит, проклиная, страсть и плоть,
и Господь ему - отмерит, изречет ему Господь.
- Где ты был, мой сын жестокий?
Я стучался в дверь твою. Посылал к тебе пророков,
говорил про жизнь в раю, исцелял тебя в болезни
и в печали утешал, ждал тебя… но - бесполезно… Звал тебя - но ты не
внял.
За твою большую душу на Голгофе был распят
и просил… но ты - не слушал, ты себе готовил - ад!
Ты прельщался красотою, властью, славою земной,
ты смеялся надо мною, путь избрав себе - иной.
Ты презрел мои страданья, поселив в душе - разврат,
и грешил без покаянья, и гордыней был объят.
Прожил - душу убивая - для утробы, словно зверь,
ни молитв, ни слез не зная… Что же хочешь ты теперь?

ГЛАВА 4

В каждый храм, при построеньи, Бог по Ангелу дает,
и находится в служеньи в новом храме Ангел тот.
Он, бесплотный и незримый, до скончанья века тут,
и крылом его хранимы люди - Богу воздают.
И молитвы, и обряды, и причастий благодать -
под его небесным взглядом, хоть его и не видать.
Даже если храм разрушен - кирпичи да лебеда,
воли Божией послушен Ангел будет здесь всегда.
И на месте поруганья, где безбожник храм крушил,
слышно тихое рыданье чистой ангельской души.
И в мороз, ив дождь, и в слякоть, все грядущие года
будет бедный Ангел плакать, вплоть до Страшного Суда.

Был когда-то храм Успенья на селе Петровский Скит,
полусгнившее строенье до сих пор еще стоит.
Рухнул купол и приделы, лишь бурьян да лебеда
в Божий храм осиротелый поселились навсегда.
Как давно все это было, позабыт и час и день -
приезжало, приходило из окрестных деревень
в церковь множество народа, и исправно службы шли до семнадцатого
года…
А потом усадьбы жгли, и помещиков с попами
отправляли в «мир иной», пятилетними шагами отмеряли рай земной.
«Счастья» вдоволь нахлебались, слез - моря, а не ручьи!
Так в итоге оказались и не Божьи, и ничьи.
Не земной, не рай небесный, а смертельная тоска
воцарилась повсеместно и скрутила мужика.

От колхозного правленья, где Иван сторожевая,
в сотне метров -храм Успенья, запустенье и развал.
По ночам в окошко часто сам Иван смотрел туда
равнодушно, безучастно и не думал никогда
ни про Веру, ни про Бога, только, может, вспоминал,
с кем, когда и как он много возле храма выпивал.
Не отыщешь места лучше — на пригорке у реки, в будни,
в праздник и с получки дули водку мужики.
Жены к ночи их искали, гнали с криком по домам:
- Хоть бы церкву доломали, чтоб вы меньше пили там!
Утихали споры, драки, кратким был ночной покой…
И беззвучно Ангел плакал над беспутностью людской.

ГЛАВА 5

Над остывшею землею плыл предутренний туман,
тихо брел тропой лесною изменившийся Иван.
Старцем мудрым потрясенный, к жизни новой стал готов,
словно заново рожденный, человек - Иван Ростов.
Непонятной, чудной силой изгнан был с души дурман -
не во сне ль все это было? - Не во сне, - шептал Иван.
Словом праведным согретый, ощутил он Божий Страх,
и впервые в жизни этой шел с молитвой на устах.
Пусть нескладно, неумело смог ее произнести,
Но наверх уже летела просьба: Господи, прости!
Стыд, раскаяние, тревога и надежда опять…
Боже правый… Как же много можно сразу испытать!

Лесом, садом, огородом, не взглянув по сторонам,
в темноте, перед восходом он вошел в свой сельский храм.
Он вошел – и ужаснулся – груда хлама, гниль, развал,
Оступился, поскользнулся, и… с размаху в хлам упал.
И о ржавый гвоздь «двухсотку» пол-лица избороздил,
кровь течет по подбородку. Боль и стыд. И нету сил.
Дождь за стенами закапал, зашумел, дохнул грозой,
а Иван - сидел и плакал, и смывалась кровь - слезой.
- Где вы, прадеды и деды? Где ты, род угасший мой?
Что ж мне в жизни только беды?
Что ж я брошенный такой? Поднимитесь-ка стеною
все родные мужики, полюбуйтесь-ка страною, храмом, внуком без руки! -
Вдруг Иван запнулся словом и наверх свой взгляд вознес -
Весь в крови, в венце терновом, на него смотрел – Христос…
Все ушло, что было рядом, - жизнь - исчезла, стала взглядом,
только взгляд — и встречный взгляд.
Первый раз за полстолетья в этой жуткой пустоте
человека взглядом встретил Бог, распятый на Кресте.
Невозможным оказалось взгляд от взгляда отвести,
и тисками сердце сжалось в мысли: «Господи, прости!»
Если я не умираю, - смог Иван проговорить, -
стыд свой знаю, грех свой знаю, дай мне время искупить!
Нет руки — нельзя креститься, дай же время хоть чуть-чуть,
и сумеешь убедиться, что к Тебе лежит мой путь.
Не суди меня сурово, если я по простоте
слишком прямо понял слово о земном моем Кресте».

ГЛАВА 6

Дня на три, и больше даже, из села Иван пропал…
Обнаружили пропажу - ничего никто не знай!
Председатель в удивленья: как такое понимать?
Кубик топчется в правленьи, а Ивана - не видать!
Посылал домой к Ивану - на двери висит замок.
Может, помер где-то спьяну непутевый мужичок?
Хлебанул стакан отравы и загнулся втихаря? -
Обыскали все канавы, все кусты. И все зазря.
Нет нигде…Опередила всех Иванова кума:
- Отыскался, вражья сила, да беда - сошел с ума!
Председатель сел в машину, полсела - смотреть бегом
на редчайшую картину - как людей берут в дурдом!
Побросали все что можно, прибежали стар и мал.
Только тихо, осторожно, как бы он не осерчал.
И глазеют через щели: Ну, чего он, буйный, да?
Бедный Ванька, неужели к сумасшедшим навсегда?
Понависли виноградом на забор и вдоль ворот, председатель тоже рядом.
Не подходит. Смотрит. Ждет.
- Ваня-Ваня, после Клавы беспросветно начал пить,
а мужчине без управы - дважды два с ума сойтить!
- Ну, чего там? Что он, ходит? - Да сидит, глядит во двор.
Ничего, спокойный, вроде, Но в руке зажат топор!

Посреди двора лежала пара бревен -два дубка.
Встал Иван, и для начала топором на них слегка.
Снял кору, зачистил ровно и одной своей левшой
стал тесать он эти бревна, силясь телом и душой!
Раз за разом тяжелее, но мелькал, взлетал топор,
словно не было важнее дела в жизни до сих пор.
Словно что-то дорогое для себя Иван творил…
Обтесал - одно, другое, хоть и выбился из сил,
хоть уже рука дрожала и в ушах он слышал гул,
все ему казалось мало - не присел, не продохнул.
Попилил пазы ножовкой, гвозди хитро зажимал
меж коленями и ловко топором их в дуб вгонял…
А когда Иван поднялся, весь народ качнулся с мест -
он устало улыбался, сжав рукой огромный крест.
И вот тут толпа застыла - что спросить и что сказать?
Может, хочет на могиле крест у Клавы поменять?
Иль чего удумал спьяну - Может, руки наложить?
Председатель встал к Ивану, понял - надо говорить.
- Мы тебя везде искали, между прочим, все село
от работы оторвали… Что ж, скажи, произошло?
И Иван не стал таиться, крест к забору прислонил,
посмотрел в людские лица - никого не пропустил, и сказал:
- Родные люди! Знаю вас не первый год.
Может, кто меня осудит, может, кто-то и поймет.
Если чем-то провинился, то простите - грех бывал…
И народу поклонился, и в, молчаний постоял.
- Не подумайте, что спьяну я несу какой-то бред, -
пить теперь совсем не стану, вы уж верьте или нет.
Что случилось, то словами передать я вряд ли б смог…
Просто понял, что над нами был, и есть, и будет Бог!
Сколько было за плечами и позора и стыда,
но ведь есть Господь над нами, спросит Он, и что тогда?
…Дело каждого… Ну, словом, я хотел вас всех просить -
может, церковь восстановим? Может, легче станет жить?
И лишился дара речи петроскитовский народ,
в удивленьи сжались плечи - что с Иваном? Кто поймет? Неужели так
бывает?
Жил, ходил, и вот те на - церковь строить зазывает!
И не будет пить вина? Поначалу - с подозреньем, но тихонечко народ
уловил сердечным зреньем, что Иван совсем не врет!
Что душевной теплотою все слова его полны,
что Иван - за той чертою, где притворства не нужны.
- Чтобы стало все яснее, расскажу вам, где я был -
был я аж у Архиерея, с ним про церковь говорил.
Дал он нам благословенье и сказал мне, что на храм
нужно власти разрешенье и оплату мастерам,
Мастерам должны по праву сколько нужно - денег дать,
чтобы церковь - всем на славу, чтоб века могла стоять!
… Коль доверите мне это — все пройду, всю жизнь отдам,
по копейке, а до лета — соберу на Божий храм.
Ну а власть? - чего таиться! Ей теперь на все плевать!

Ей задача - прокормиться, что же нам от власти ждать?
- Как хотите, так живите, стройте вы хоть минарет,
только денег не просите - будет весь ее ответ…
Вот мое такое слово… Нам - решать, коль все мы тут…
Отошел Иван, и снова тишина на пять минут. Тишина. И как от боли, крикнул ветхий старичок:
- Аль не русские мы, что ли? Что тут думать? Прав Росток!
Сколько ж можно? В самом деле, как же церковь не поднять? -
зашумели, загалдели, стали предков вспоминать.
К председателю вопросы: - Разрешит, не разрешит? Тот, как мальчик, шмыгнул носом:
- Я и сам не кришнаит, я, как все вы, здесь родился, так чего мне против
быть?
И Ивану б я решился сборы денег поручить.
Чтоб случилось с ним - не знаю, словно вижу не его…
Одного не понимаю, крест дубовый -для кого?
- Для меня! - спокойно, строго, вдруг Иван провозгласил.
- Чтобы видно было Богу, что и я свой Крест носил…
У кого-то сердце сжалось, кто - слезу смахнул тайком.
Лишь безродье ухмылялось. В стороне. Особняком.

ГЛАВА 7

Сколько странников ходило и скитальцев по Руси!
Солнце ль голову палило, дождь ли серый моросил -
шли, гонимые судьбою, и в лаптях, и босиком,
то безлюдною толпою, то проезжим большаком.
Шли с прошением в столицу или с нищенской сумой,
богомолец шел молиться, шел солдат с войны домой.
Каторжанин из Сибири, погорелец из угла -
всем им крышей небо было, и еда одна была,
хлеб да лук, да чья-то милость, да вода из родника…
Мало что переменилось, хоть сменялись, шли века.

Есть бумага сельсовета, что «Ростов Иван ведет
сборы средств на храм, и это - поручил ему народ».
Мало ль что в пути случалось поначалу и потом,
а бумага - выручала… Так и шел Иван с Крестом.
Так и шел… А что за этим? Что за фразою простой?
Пробуждался на рассвете то в стогу, то под кустом,
в старом брошенном сарае, в чистом поле иль в лесу
с хрипом: «Боже, умираю! Не смогу! Не донесу!»
Вновь и вновь шептал молитву,
целовал свой Крест, просил, словно воин перед битвой, и терпения, и сил.
Знал, что нет назад возврата, без Креста - спасенья нет,
коли тьмою все объято, то иди, ползи на свет!
И неведомая сила просыпалась в нем опять,
боль из тела уходила - можно - сесть, и можно - встать.
И сухарь перед дорогой в чистой луже размочить.
Вот и все! И слава Богу! Если встал - то будешь жить!
Крест веревкой перетянут через левое плечо,
снова версты дыбом встанут, снова кровью истечешь,
снова рухнешь бездыханный… Будешь жить? Не будешь жить?
Бедный Кубик - друг желанный Остается сторожить…

И пошла молва по свету, и достигла разных мест,
что живет в народе где-то человек, носящий Крест.
Кто дивился, кто пугался, кто не верил… Но потом
в душах тайно оставался образ странника с Крестом.
Кто он? Что? Какой судьбою Крест ему достался тот?
Как же он, с одной рукою, и зачем тот Крест несет?
Одинок ли он? В себе ли? Есть ли дети или нет?
Почему он так поверил в Божий суд под старость лет?
Как должно житье земное человека изломать,
чтоб решиться на такое, чтоб таким вот странным стать!
Или все не так случайно - и какой-то смысл большой,
и неведомая тайна управляют той душой?
Так Иван - Ростов от рода - славу тихую снискал
и почтение народа - хоть и сам о том не знал…

Он тогда не знал о многом - проходя из дома в дом,
за забором, за порогом, он встречал такой прием,
словно гостя дорогого ждали здесь с десяток лет,
ждали праведного слова среди пьянства, смут и бед.
Впереди молва катилась Про того, кто Крест несет!
- И у нас, у нас случилось! К нам пришел - смотрите, вот!
Вот он, грязный и небритый, Крест свой носит по дворам,
в каждый двор идет с молитвой, собирает деньги в храм….
…И крестьяне - подавали не скупясь, от щедрот,
хоть совсем не жировали, а скорей - наоборот.
Просто каждому хотелось дать Ивану этот грош:
не жилось теперь, не пелось, пусть хоть будет храм - хорош!
- Нету счастья нам земного, помолись, Иван, за нас!
…И стоял Иван сурово, видя взгляд просящих глаз.
- Я грешил на свете много, а теперь вот сам молюсь…
Если все попросим Бога за себя, за нашу Русь,
за грехи людские наши и за весь позор и стыд,
неужели ж Он - откажет, неужели - не простит?
В пояс кланялся, прощался, Крест на плечи поднимал
и в дорогу отправлялся. А куда - никто не знал…
Для людей Иван - не первый, кто о Боге вел рассказ,
но… с такою крепкой Верой все встречались в первый раз.

Уходя на две недели, возвращался точно в срок,
ковыляя еле-еле, под Крестом своим Росток.
Из забытых деревенек, из неведомых краев
приносил немало денег «сборщик средств» - Иван Ростов.
Все по счету, без обмана в сейф бухгалтер запирал
и подмигивал Ивану: - Ты себе б хотя бы взял!
На глазах Иван серьезнел: - Далее словом не греши!
Тут же боль людей и слезы во спасение души!
Не греши пусть даже словом! И шагал в свой старый дом -
полусогнутым, суровым, с собачонкой и Крестом.
Как он весь переменился! Несмотря на все труды,
обязательно постился - в пост - сухарь, стакан воды.
Брови стали как-то строже, и лицом прозрачней стал,
но глаза - теплей, моложе, значит - дух не увядал!
Земляки его спешили обсудить накоротке:
- И откуда столько силы в неказистом мужике?
Как он жив - никто не знает, все с Крестом, везде с Крестом,
и ведь денег собирает - скоро сейф набьет битком!
…Отзимуем - глянешь, к лету станем церкву возводить, -
и вздыхали: - Боже-светы, может, легче будет жить…
Весь Петровский Скит гордился,
что у них - не где-нибудь - человек такой явился, что избрал тернистый
путь.
И они свой храм построят, и молва про этот храм
облетела все просторы - быль со сказкой пополам.
И далеко слух гуляет, что Ивана - Бог ведет,
и болящих исцеляет, и покаяться зовет…

В сентябре, в райцентр пришедши, встал Иван с Крестом, с сумой
и услышал: «Сумасшедший! Не позорь! Иди домой!»
Мимо люди шли в заботах, щебетали воробьи,
а Иван вздохнул всего-то: - Дочи! Доченьки мои.
И глядел в родные лица, и хотел обнять, прижать,
но лощеные девицы предпочли подальше встать!
И Иван обмяк, смутился: - Что ж не ездите домой?
Я один… мне как-то снился сон про вас… такой чудной…
И замолк … К чему все эти и слова, и разговор, -
не его - чужие дети на него глядят в упор!
И надменность у Наташи, и у Таньки - едкий глаз.
-Ты иди домой, папаша, не позорь, ей-Богу, нас.
Каблучками застучали и в толпе исчезли вновь,
без слезинки, без печали. Плоть его. Родная кровь.

Долго ждал Иван парома, вспоминал всю жизнь опять…
…Был мужик, хозяин дома, Клава с ним - жена и мать.
Были дочки - всем на славу. Было счастье и покой,
и любил он нежно Клаву, а потом… - случился сбой.
Городским бы можно было и таиться и скрывать,
но село - вовсю трубило, все про всех умело знать!
- Полюбила? - Полюбила, -
молвит Клава без стыда. Что Ивану делать было?
Начал пить. Пришла беда. Сколько лет Росток хвалился
и семьею, и женой, тут те на - пришел, явился
хахаль-махаль озорной!
Для начала разговора мужика Иван побил,
и мужик уехал скоро - знать, не сильно и любил.
Клава… Ладно… Согрешили… Но помиримся! Простим!
Все пройдет, как раньше было, ведь двоих детей растим!
Что? Чего ей не хватало? Может, впрямь, любовь была?
Видел, чуял - тосковала, изводилась - не жила.
Попривык Иван к стакану… В поле раз сбирал «валки»
на комбайне — шнеком спьяну и оттяпал полруки…
Инвалид в неполных сорок… Как тут жить, семью тянуть?
Что ни день - то драки, ссоры, поломалось - не вернуть!
И рвалась душа на части, есть семья, и нет семьи,
крыша есть - уплыло счастье, отсвистели соловьи…
Умерла, угасла Клава, дочки в город подались…
Кто тут правый? Кто не правый? Вот попробуй разберись…
…Долго ждал Иван парома, переехал. Крест взвалил
и опять от дома к дому ковылял. На храм просил.

ГЛАВА 8

В ноябре, на Златоуста, завелась метель к ночи.
На селе темно и пусто, все по хатам, у печи.
А метель свистит, дуреет, воет, ставнями скрипит,
хорошо, что печка греет! Спи в тепле. Спокойно спи!
И уже поближе к ночи сквозь привычный этот вой
одинокий, страшный очень появился вой другой.
Или волчий, иль собачий - заунывно, тяжело,
да не вой - а кто-то плачет, душу рвет на все село.
Жутковато. Темень. Полночь. Ветер. Вой. Метель. Луна.
Но никто не звал на помощь - знать, балует сатана…
Лишь назавтра, утром рано, возле церкви у берез
набрели на труп Ивана… Рядом Крест и мертвый пес…
И глядело исподлобья все село без слез и слов -
Кто? Зачем? За что так подло? Чем? Кому мешал Ростов?
.. .Взгляд открыт. На шее - рана. Сумка. В сумке - ни гроша…
Расходитесь. Нет Ивана. Отошла его душа.

На столе, в своем же доме, он лежал помят, побрит,
их земляк, давно знакомый однорукий инвалид.
Как положено, одели - кто костюм, кто туфли дал.
Свечи тонкие горели. Дед в углу Псалтирь читал.
На колхозной пилораме гроб добротный сделан был.
Дочкам дали телеграммы: «Ваш отец Иван - почил».
Рядом с Клавиной могилой и ему приют нашли,
но, с трудом, ломами били комья мерзлые земли.
И готовятся поминки, и струится дым печей,
и летят ничьи снежинки, и лежит Иван - ничей.
И нигде не видно пьяных, и погода хороша…
.. Только страх - не из Ивана, из села ушла душа…

Так Петровский Скит веками никого не хоронил,
лишь сейчас узнали сами - кем Иван при жизни был!
К погребенью, на прощанье, был в село такой поток,
словно всем пообещали выдать золота кусок.
Но не золота химера привела поток людей,
а святая Божья вера и Иван, окрепший в ней.
С ним прощались, целовали; бабы, старцы, малыши
сами свечи зажигали на помин его души.
…Дед один спешил открыться: - Я за сына как-то раз
попросил его молиться. Он молился. Сына - спас…
Уж изба не умещала всех желающих людей,
но толпа ждала, стояла… Значит - надо было ей.

В город съездили, просили - хоть бы батюшка отпел!
Тот приехал. На могиле, как того обряд велел,
«Живый в помощи» звучало, и каноны, и псалмы,
чтоб душа не тосковала, чтоб спасти ее от тьмы.
Отпевание. Прощанье, Как когда-то в старину…
И стоял народ в молчанье, думу думая одну:
- Как же все случилось странно:
тьма народа, свой народ, все пришли почтить Ивана —
кто глядит, кто слезы льет. Чем собрал он их едино?
Не велик, не знаменит, петроскитовский мужчина, однорукий инвалид?
Вся Россия - у Ивана! Вся, какая есть теперь -
что устала от обмана, что устала от потерь,
что детей рожать не хочет, что съедаема тоской,
что безудержно хохочет, там, где рядом дикий вой,
что, как нищенка по свету, ходит, клянчит на житье
и подняться - силы нету, будто сглазили ее.
- Как она, страна святая, вдруг смогла такою стать?
Незаметно увядая, все теряя - мощь и стать!
И дрожат в своей Отчизне под ударами судьбы
без огня, без жажды жизни не хозяева - рабы!
Потому молчат упорно, что объял великий стыд
перед тем, кто так покорно со свечой в гробу лежит!
Потому что силой воли человек - Иван Ростов -
выбрал сам свою же долю, свой последний путь с Крестом.
Потому что силой Веры всем внушил - спасенье есть,
потому что вспомнил первый Бога, Русь и предков честь!

Крест ему установили, Тот, что он носил с собой…
Вот и все. Похоронили. Путь закончился земной.
От обряда погребенья - путь тернистый к небесам
и надежда на спасенье… А народу - строить Храм.
…Снег пошел. Совсем стемнело, разошлись с могилы все,
и стоял в рубахе белой одинокий Федосей.

ЭПИЛОГ

По весне, лишь снег растаял, только высохла земля,
стали миром церковь ставить. От фундамента. С нуля.
А в России все с начала Не впервые начинать -
Истреблялась, исчезала, а потом, глядишь, опять,
из-под пепла, из-под праха, где чернела пустота,

после крови, после страха выростала - Красота…
Освятили место храма, Помолились и пошли,
загудела пилорама, камни, доски повезли,
лес везли, раствор месили прямо с раннего утра,
а за всем трудом следили дел церковных мастера.
Поработают, устанут - отдохнут, попьют воды
и всегда Ростка помянут, вспомнят все его труды -
сколько верст по бездорожьям проходил он - кто сочтет?
Но что всех трудов дороже - свой народ - собрал в Народ!
…А убийц его сыскали - шаромыгам на стакан
не хватало и отняли деньги те, что нес Иван.
И убили без зазренья, и не дрогнула рука…
Ждать ли им теперь прощенья за невинного Ростка?
Если вам когда случится Скит Петровский посещать,
вся постройка завершится, будет храм уже стоять!
Вы зайдите! Не ленитесь! Свеч купите восковых,
за Ивана помолитесь и за всех, за всех других
православных наших братьев, кто в родную землю лег…